Да и что она до сих пор знала в жизни, в той ее части, которую вяло именуют интимной! Ничего она не знала и только теперь поняла, как важно было то, что оставалось для нее скрытым за поволокой дел, отношений, намерений, помыслов… Все это и слетело с нее мгновенно, как поволока, как невесомая осенняя паутинка, и остался только огонь, тот самый огонь, который она и увидела вокруг себя, и почувствовала в себе сегодня впервые.
Вера считала себя изобретательной в том, что с медицинской нейтральностью, которая ее почему-то коробила, называлось сексом. Правда, она не изучала «Камасутру» и тем более не посещала какие-нибудь загадочные тантрические курсы, как Аглая Звон. Но, видимо, она обладала природным пониманием того, что нравится мужчине и одновременно доставляет удовольствие женщине. Во всяком случае, ей были неведомы проблемы, которыми делились во время обеденного перерыва едва ли не все ее сослуживицы: когда и женщине секс не в радость, и мужчина недоволен, и хоть беги к сексопатологу. Вера не считала свою интимную жизнь феерической, да и перерывы между мужчинами были у нее довольно большие. Но каждый раз, когда новый мужчина появлялся в ее жизни, и он бывал вполне удовлетворен, и сама она не жаловалась.
Только с Алексеем Гайдамаком было совершенно по-другому, совершенно как-то… не о том. Но это было так давно, что Вера уже и забыла, как оно было. И вообще, она старалась об этом не вспоминать.
А сейчас ей и стараться не надо было. Она напрочь позабыла все, что было в ее жизни до сих пор, и полностью отдалась тому, что происходило с нею сейчас, каждую минуту.
И ничего ей не приходилось изобретать! Все, что делал Борис, все, чем она отвечала ему, было так же просто и так же сильно, как огонь, тьма, столетние мостовые старинного города и вечные горы вокруг.
Борис придавливал ее сверху так, что это было почти больно, но вот именно только почти – все, что он делал с ней, было на грани боли, на той самой грани, на которой наслаждение становится таким сильным, что от него начинает звенеть все тело. Он ни разу не перешел эту грань, и мощный чувственный ток от прикосновений его оплетенного мышцами тела лишь нарастал у Веры внутри, ни на минуту не прерываясь никакими другими чувствами.
Сначала он только брюки расстегнул, потому что хотел ее слишком сильно, чтобы раздеваться подробно, неторопливо. Но теперь каким-то непонятным образом оказался голый – наверное, сорвал с себя одежду в те несколько минут, которые вообще выпали из Вериного сознания.
Лицо у него было черное, как у пирата после абордажа, ну конечно, ведь у него не было времени умыться, а тело оказалось смуглое, мощное, как у циркового борца или индейца. Вера видела прямо перед собою яркую черту на его крепкой шее, черту, которой заканчивалась абордажная чернота и начиналась опаленная и опаляющая смуглость. Она чуть-чуть приподнялась, опершись локтями о пол, и припала губами к этой манящей черте на Борисовой шее. Было что-то сумасшедшее в ее жесте – она как будто кровь у него собиралась выпить.
Но, наверное, Борис и сам был охвачен тем же сладким сумасшествием. Стон, который у него вырвался, когда Верины губы прижались к его шее, был стоном чистого удовольствия.
– Еще… – хрипло выдохнул он. – И зубами…
Но, не дождавшись, пока Вера сделает то, о чем он просил ее так страстно, как-то выгнулся весь, вздрогнул, подался вперед – и одним сильным ударом словно бы поддел ее собою, заставив еще шире раскинуть ноги, обхватить ими его спину.
Вера вскрикнула. Впервые за эти безумные минуты – или уже часы? – ей стало не только сладко, но все-таки и больно. Но что же это была за боль! Половину жизни можно было отдать за такую боль. Да что там половину – всю ее прежнюю блеклую, словно и небывшую жизнь можно было отдать за минуту такого наслаждения.
– И ты – еще… – с трудом шевеля губами, ответила она. – Что хочешь со мной делай!.. Я тебя всего хочу, всего!..
Губы у нее горели от прямого бесстыдства собственных слов, как все тело горело от точно такого же бесстыдства Борисовых движений. Но все чувства, все скучные, размеренные чувства, которые она знала прежде, Вера отдала бы за нынешнее бесстыдство!
А Бориса и просить ни о чем было не нужно. Он нанизывал Веру на себя, он вдавливал ее в пол, он переворачивался, заставляя ее упасть на него сверху. И она распластывалась над ним, и все ее распластанное на нем тело ходуном ходило от его мощных, не знающих удержу рывков. И в такт этим рывкам вспыхивали у нее перед глазами огненные пятна, будто петарды Демонов взрывались бесконечно и все никак не могли взорваться до конца.
Из-за этих вспышек она пропустила тот момент, когда Борис дернулся особенно сильно, длинно – и замер. Потом он разжал руки и, перекатившись через Веру, которая в эту минуту оказалась под ним, в изнеможении раскинулся рядом с нею на ковре. Лицо его застыло, как индейская маска, плечи подергивались, как будто по ним пробегали угасающие искры.
Он молчал, и Вера молчала тоже. Она не знала, что теперь будет.
– Вот теперь – Полный Патум, – вдруг сказал он.
Один его узкий глаз приоткрылся, между короткими жесткими ресницами ярко сверкнул антрацитовый скол веселого глаза. Борис подмигнул этим смеющимся глазом, и Вера рассмеялась – не глазами, а вслух и всем телом.
– Ты случайно не пират? – спросила она сквозь смех.
– Почему пират? – удивился Борис.
– Обошелся со мной, как с морской добычей. Не как с рыбой, – уточнила она. – А как с этой… Ну, которую во время абордажа с вражеского корабля похищают. Красавицей!
– А ты разве этого не хотела? – усмехнулся он.
– Хотела. Ты не поверишь, но я ни одного мужчину в жизни не хотела так, как тебя сегодня.
– Ну и хорошо! – Борис оперся ладонью о пол и одним упругим рывком поднялся на ноги. – А теперь будем мыться. Вместе. Чтобы поскорее захотеть друг друга снова. Ты не против?
– Не против! – снова засмеялась Вера. – Более чем.
Она села, попыталась поправить прическу, тут же поняла, что это бесполезно – волосы растрепались так, что их даже расчесать было бы непросто.
И вдруг в дверь постучали.
– Это кто еще? – насторожилась Вера.
– А что ты так испугалась? – Борис уже надел брюки и допивал коньяк из стоящего на стеклянном столике стакана. – Это я шампанское в номер заказал.
Он открыл дверь. На пороге стояла молодая женщина. В руках она держала блестящий поднос, на котором поблескивало ведерко с торчащим из него горлышком бутылки и ваза с фруктами.
Вера считала, что официантами в отелях служат преимущественно мужчины. К тому же и платье на этой женщине было не форменное, а самое обычное, да еще и с более откровенным декольте, чем требовалось для исполнения служебных обязанностей.
Но вообще-то Вере было сейчас совсем не до того, чтобы разбираться в тонкостях местного сервиса.
Борис указал на столик, на который следовало поставить поднос, и, пока официантка, соблазнительно покачивая бедрами, шла через комнату мимо сидящей на полу Веры, похлопал себя по карманам в поисках мелочи.