Андрей посмотрел на нее тем настороженным взглядом, которым часто смотрел в последнее время, и, ничего больше не говоря, выкопал липу. Потом они сели в машину и поехали домой. Хоть деревца были маленькие, но багажник все-таки не закрылся до конца, и всю дорогу Ольга видела, как покачиваются позади машины тонкие вершины.

«Зачем я все это замечаю?» – думала она, безучастно следя за их прощальными взмахами.

У мамы с утра болела голова, и она не выходила. Ольга и Андрей сажали деревья вдвоем.

Березу и предполагаемую липу они посадили под окнами гостевой комнаты: Андрей сказал, что французской тете будет, наверное, приятно видеть, просыпаясь, именно эти деревья.

– Хотя когда они еще до окна дорастут! – добавил он. – А дуб куда?

Ольга молчала. Она смотрела на тонкий дубок и понимала, что он ей чужой. Все, что ее окружало здесь, в этом доме и в этом саду, что было родным и необходимым, стало ей теперь чужим. От этого ощущения ее охватил ужас.

– Может, вместо того смородинового куста, который Татьяна Дмитриевна со двора убрала? – спросил Андрей.

– Да-да. – Ольга вздрогнула и встряхнула головой, пытаясь этот ужас прогнать. – Там будет хорошо. Посередине двора.

– Оля, – вдруг сказал он, – может, ты мне все-таки объяснишь, что с тобой происходит?

– А что со мной происходит? – Ольга отвела взгляд. – Я не понимаю.

– Я тоже этого не понимаю.

– Нет, я не этого. Я не понимаю, почему ты вообще решил… Со мной ничего.

Она сама слышала, что говорит чересчур торопливо и сбивчиво, но ничего не могла с этим поделать.

– С тобой что-то происходит. Что именно, я не понимаю, и это меня тревожит. Хотя, может быть, зря тревожит. Может, это просто возраст. У тебя непростой для женщины возраст.

– Ты имеешь в виду климакс? – пожала плечами Ольга. – Мне до него как будто бы далеко. Во всяком случае, я ничего такого не ощущаю. Но все-таки надо сходить к врачу. Я схожу.

Ей показалось спасительным его предположение о том, что ее состояние может быть связано с обычными возрастными трудностями, и она поспешила укрепить его в этой мысли.

– Сходи, – сухо сказал Андрей. – И хороший психолог тебе не помешал бы. Женщина не должна оставаться один на один с проблемами возраста. Она должна их решать, пока они не перешли в болезнь.

– Я схожу, – кивнула Ольга. – Прямо на этой неделе. И к врачу, и к психологу.

– Скажи, когда к психологу соберешься. Я тебе подскажу, к кому пойти.

– Ладно.

Ее пронзила вдруг такая острая жалость к нему, что слезы подступили к горлу. Лучше бы он обо всем догадался, честное слово! Его догадка была бы не так мучительна для нее, как эта наивность его неведения – наивность честного человека.

Андрей принес из багажника дубок и стал сажать посередине двора. Потом он посадил то деревце, которое они сочли кленом.

Ольга зачем-то ходила за ним следом, хотя ее помощь не требовалась. Жалость не давала ей оторваться от Андрея, привязывала ее к нему крепче, чем стальная проволока.

– Все, – сказал он наконец, притоптав землю под кленом. – Авось примутся. Сейчас багажник почищу и поеду.

– Сегодня поедешь? Я думала, ты до завтра останешься.

– Завтра все в Москву возвращаются. Часа три на дорогу потрачу. Если не больше.

– Я вернусь в понедельник.

– Я знаю.

Они знали каждый шаг друг друга. Это знание установилось между ними так же прочно, как привычка к утреннему кофе, и разрушить это установление значило бы разрушить всю их жизнь.

И она сама разрушала теперь это их общее знание, и жизнь их разрушала тоже.

– Скажи Нинке, чтобы завтра на ночь мясо из морозилки вынула, – сказала Ольга. – Я в понедельник суп сварю.

– Я сам выну, – сказал Андрей. – Нинка забудет. Ей сейчас все, кроме ее великой любви, до лампочки.

– Страшно даже.

– Что страшного? – пожал плечами Андрей. – В ее возрасте так и должно быть.

«А в моем? – подумала Ольга. И ответила сама себе резко и зло: – И в моем тоже! В конце концов, любви все возрасты покорны!»

Андрей уехал. Ольга вошла в дом и поднялась в спальню. Она шла медленно, чтобы скрип ступеней не разбудил маму. Взгляд, которым та смотрела на нее в последнее время, был слишком проницательным.

Надувной матрас давно уже был заменен кроватью. Она была стилизована под старину, и очень удачно стилизована – деревянная, с красивыми изгибами чугунного литья. Ольга сама ее выбирала и очень радовалась, когда удалось найти именно такую, с красивым декором.

Теперь она смотрела на кровать, и этот строгий чугунный рисунок казался ей таким чужим, даже не чужим, а таким каким-то… недозволенным, что она не могла заставить себя лечь.

Но она все же легла на кровать и сразу отвернулась к стене. Слезы стояли в горле, отчаяние выталкивало их. Жизнь ее, вся ее прежняя жизнь стремительно рушилась; это было для нее очевидно.

Она села, обхватила себя руками за плечи. Она раскачивалась, как душевнобольная. Она не могла ни лежать, ни сидеть, ни есть, ни спать, потому что чувствовала, как у нее внутри обрушиваются все опоры, на которых держалась ее жизнь.

Ольга встала и вышла из комнаты так поспешно, как будто убегала от кого-то. Да не от кого-то – от себя, конечно. Это звучало пошло даже в мыслях, да и неосуществим был такой побег.

Когда она спускалась по лестнице, то уже не думала о том, чтобы не скрипели ступени. Ей хотелось только поскорее выйти на улицу, как будто свежий воздух мог ее успокоить.

Глава 24

С утра было тихо и сумрачно, а теперь поднялся ветер.

Сосны, обступающие дом, гудели не ветками, а стволами, и было что-то зловещее в таком вот сплошном их гуле.

Со всех деревьев давно облетели листья. Они шелестели теперь на земле, и казалось, что вся земля дышит пространной тревогой.

Ольга вышла за калитку. Она не знала, куда пойдет, и не было у нее никакой надобности куда-то идти. Просто она не могла оставаться на месте: ей казалось, что тревога живет в ней так же, как в шелесте палой листвы под ногами.

Летом трудно было бы идти через луг с его спутанной, никем не кошенной травой. А теперь он был плоским, пустынным, и Ольга шла по нему так быстро, как гнала ее бессмысленная тревога. Внутри у нее словно билась тяжелая птица.

Перейдя луг, она вышла на проселок. Ветер бил ей в лицо, потом переменился и погнал в спину, как будто она была сухим листом. От этого она ускорила шаг, почти побежала. В этом было что-то безумное, и она это знала. Ей казалось, что там, в конце дороги, в конце ее бесцельного пути, находится пропасть, в которую она не может не упасть.