– Доброго утречка, Максим Юрьевич! Повезло вам, значит, – сказала вахтерша. – А я вот что-то таких и не видала, которые для слов. Они все больше для дел ходят, и девушек-то особо не спрашивают.
Матвей догадался, что мужчина с таксой – это директор цирка Максим Никулин. Не то чтобы он сильно интересовался перипетиями цирковой жизни, да вообще-то и совсем не интересовался, но все-таки, живя в Москве, не мог не знать, что после смерти Юрия Никулина директором Цирка на Цветном бульваре стал его сын. И про то, что Максим Юрьевич любит такс, он читал в какой-то газете.
– У вас паспорт с собой? – спросил Никулин Матвея. – Оставьте на вахте. Сейчас кто-нибудь из наших будет идти, проводит вас, куда вам надо, не переживайте. Только, пожалуйста, в самом деле ненадолго.
«Видок у меня, наверно, тот еще, – подумал Матвей. – Сочувствие у приличных людей вызываю!»
Мысль эта задержалась в его голове не дольше секунды. Ему было совершенно все равно, какой у него вид.
По запутанным цирковым коридорам его провел мальчишка лет четырнадцати. Судя по упругой походке, он был, скорее всего, гимнастом.
– Вот тут. – Мальчишка остановился у одной из многих одинаковых дверей в одном из многих одинаковых коридоров. – Тут Сидоров обитает. Ну, и Маруська с ним.
Это «с ним» показалось Матвею теперь уже не ударом, а болезненным уколом. Наверное, он привык к мысли о том, что она живет с каким-то Сидоровым. А скорее это просто стало для него неважно по сравнению с тем, что он ее увидит – вот сейчас, через минуту.
Мальчишка уже скрылся за поворотом коридора, а Матвей все еще стоял у двери, не решаясь постучать. Черт знает что с ним происходило!
Он поднял тяжелую, словно свинцом налившуюся руку, зачем-то приложил ладонь к двери. Два месяца назад он точно так же коснулся ладонью оконного стекла, которого с обратной стороны касались лучи рождественской звезды. Никакой связи не было между этими двумя жестами, между этими двумя днями, и с чего он об этом подумал?
И вдруг дверь перед ним распахнулась – так широко, как будто это и не дверь была, а прямо вчерашние глаза, которые весь вечер, всю ночь и все сегодняшнее утро стояли у него перед глазами.
– Ой! – воскликнула Маруся. – А мне показалось, за дверью кто-то есть!
– Смотришь, а за дверью никого и нет.
Как только он услышал ее голос, увидел ее перед собою, все тревоги и странности развеялись сразу, как ночная тьма, о которой хотя и знаешь всегда, но, чуть придет утро, перестаешь вспоминать. Он еле сдержал смех, так ему стало легко.
Маруся, наоборот, смотрела на него таким взглядом, каким смотрят разве что на привидение.
– Это... вы?.. – пролепетала она. – А... откуда вы взялись?
Вопрос был такой же смешной, как она сама – с этими ее глазами-свечками, большим детским ртом, лепестками разноцветных приколочек на неровной челке. Матвей наконец засмеялся.
– Так на работу пришел устраиваться.
– Как на работу? – удивленно спросила Маруся. – Кем?
– Шпаги буду глотать. Я же вообще-то маг, ты не знала, что ли? Могу в воздухе раствориться. Прямо сейчас, хочешь?
– Не хочу, – грустно сказала она. – Совсем не хочу.
– Ты почему вчера убежала? – спросил Матвей. – Я тебя обидел?
– Не-а... Просто я... Просто вы не знаете, что я... Вы проходите! – поспешно саму себя оборвав, предложила она и отступила от двери. – Хотите чаю?
– Хочу, – кивнул Матвей. – С мокрым сахаром.
Комната, в которую он вошел вслед за Марусей, напоминала обычную театральную гримерную, примерно такую же, в какую он иногда заходил, если Гонората просила встретить ее после вечернего спектакля. Нет, все-таки не такую же. По привычке мгновенно впечатывать в сознание внешнюю обстановку Матвей сразу заметил, что эта гримерка отличается от театральной. В ней было больше тайны, смеха, грусти и живой неправильности. Как в Марусе.
– Чая вообще-то нет, – сообщила она. – Только розовые лепестки. Я их на клумбе осенью собрала. Думала, вкусные будут, если от роз, а они просто горькие оказались. Их, кроме меня, никто не заваривает.
– Наливай свои лепестки, – махнул рукой Матвей. – Я даже настой верблюжьей колючки пил. На соседней заставе фирменный напиток был, они нас угощали.
– Разве в верблюжьей колючке есть сок? – улыбнулась Маруся. – Я думала, она сухая и невкусная.
– Если на спирту настоять, то очень даже мокрая. И на вкус ничего.
Он вдруг вспомнил, как она сказала, будто бы он знает, от чего в душе летают бабочки. Раньше ему казалось, что он в самом деле это знает, но теперь он ясно понял, что раньше даже не догадывался об этом. Бабочки летали в такт Марусиным легким движениям. Когда она доставала из шкафчика маленький чайник, наливала в него воду, зажигала спиртовку, насыпала в чайник сухие розовые лепестки...
– Вы не обижайтесь, что я вчера так убежала. – Заварив лепестки, Маруся села напротив Матвея за низенький стол и посмотрела ему в глаза своим прямым светящимся взглядом, от которого у него вспыхнула душа. – Я растерялась и побоялась вам сказать...
– Мы, по-моему, на «ты» перешли, – перебил он. – Хоть я и директор школы, но ты же школу, наверное, уже закончила.
– Закончила. Полтора года назад.
Она говорила о себе нехотя, как-то даже с трудом, это было очень заметно. Матвей хотел сказать, что она вовсе не обязана сообщать ему подробности своей биографии, но не успел: телефон разлился громкой трелью в кармане куртки, которую он повесил на стул. Любой звонок был сейчас совершенно некстати, а тем более звонок от незнакомого человека – об этом сообщила выставленная на чужих телефонная мелодия.
Матвей сердито выдернул трубку из кармана. Номер не определился. Это совсем ему не понравилось.
– Слушаю, – сказал он таким тоном, каким правильнее было бы сказать «пошел ты подальше».
– Здрасьте, Матвей Сергеич, – ответил незнакомый голос. – Встретиться бы надо, поговорить.
И по тембру, и по тону этого голоса Матвей сразу понял, что ему предстоит решать очередную проблему. Он догадывался, что как раз она-то и будет следующей после проблемы школьной лицензии, но меньше всего был настроен решать ее именно сейчас.
– Кому надо? – сердито спросил он. – Я ни с кем встречаться не собираюсь.
– Больно много на себя берешь. – Собеседник наконец перешел на «ты» и разрешил своему голосу звучать привычными интонациями. – Типа, крутой, да? А нам чего, ты не хочешь встречаться, мы училок твоих повстречаем. Или ублюдков ваших. Так как?
– Куда подойти? – сказал Матвей.
Дешевые бандитские угрозы не произвели на него впечатления, но он понял, что отложить встречу все-таки не удастся.
– К тачке своей подходи. Пересечемся.