И разве он когда-нибудь давал ей понять, что она должна экономить его деньги? И разве – положа руку на сердце – сама она в их непонятных отношениях придавала такое уж значение деньгам? Зачем же она вдруг принялась строить из себя рачительную хозяйку – чтобы продемонстрировать свою порядочность?

Она стала так отвратительна себе, что слезы выступили у нее на глазах. Алексей оберегал ее и опекал, как малого ребенка, а она отнеслась к нему с детской же жестокостью, неизвестно зачем сказав, будто он для нее никто!

И даже набрать его номер было стыдно. Что она скажет? Что он значит в ее жизни очень много, что она действительно благодарна ему и рада его звонкам? Или участливо поинтересуется здоровьем?

Все необходимое Марина купила через два дня, полистав перед этим несколько ярких женских журналов. Все там было описано: и фасоны, и цены, и адреса магазинов. Но, когда она выбирала какие-то изящные платья, туфли и безделушки в бутиках известных дизайнеров, когда продавщицы восхищались ее изысканным вкусом и почтительно принимали у нее кредитку, ей все это было уже совершенно безразлично.

Глава 9

Марина вообще не была уверена в том, что ей еще могут понадобиться все эти стильные наряды. Ей казалось, она обидела Алексея так сильно, что он не позвонит больше и не покажется. И ей становилось тоскливо, когда она думала, что ни голоса его насмешливого больше не услышит, ни в глаза его не заглянет.

Она волновалась: как он чувствует себя? И все-таки ей стыдно было набрать его номер – из-за одной случайной бездушной фразы…

Но в конце концов тревога стала невыносимой. Ведь его молчание могло значить не только обиду, но и то, что с ним что-нибудь случилось.

Марина уже положила руку на телефонную трубку, когда раздался звонок – и рука у нее дрогнула сердцу в такт.

Голос у Алексея был ясный и, как ей на мгновение показалось, слегка виноватый.

– Я долго не звонил, извини, – сказал он, не объясняя причин. – У тебя все в порядке?

– Да, Алеша! – воскликнула Марина. – Я сама хотела тебе позвонить, но не решалась обеспокоить…

– Я твои фразы слушаю как музыку, – усмехнулся он. – «Не решалась обеспокоить»… Я думал, так уже и говорить невозможно. Мы не могли бы встретиться сегодня?

– Ну конечно! Где, когда?

– Да ты не спрашивай так, будто на явку собираешься. Просто пойдем в театр, если ты не против.

Никогда в жизни Марина не одевалась так тщательно, как в этот вечер! Как будто от того, насколько хорошо будет смотреться на ней серебристая шифоновая юбка, зависело его прощение!

Она и духи выбрала для этого вечера паряще-легкие – «Лер дю Тамп». Их аромат был почти неощутим, и чувствовался только отзвук аромата…

Впрочем, в глазах Алексея не было ничего, что можно было бы принять за обиду.

Машина его стояла у подъезда, и он, не поднимаясь наверх, ждал у машины. Остановившись в двух шагах от него, Марина несколько мгновений пыталась понять, что же за чувство встает в его глазах ей навстречу, – и поняла только, что в них нет обиды. В ту же минуту он улыбнулся – самыми краешками губ.

– А это, значит, и есть сиреневый плащ? – спросил Шеметов. – Ну, Марина, я бы тоже не выдержал на твоем месте. Плащ летит, волосы твои летят и на солнце золотятся, юбка серебряная летит – и вся ты летишь от собственных шагов!..

Он говорил насмешливо, да и слова подбирал иронически-возвышенные, но ей было приятно слышать, что ему понравился ее наряд.

Марина уже успела понять, что вкус у Шеметова безупречный – во всяком случае, в том, что касалось одежды и поведения. В каждом его движении была та же незаметная точность, что и в выборе рубашки или костюма: ни на чем он не акцентировал внимания, все у него получалось как-то само собою.

Ей захотелось взять его за руку и послушать пульс – и тут же она устыдилась этого медицинского жеста. Впрочем, она и так чувствовала, что ему сейчас лучше. Просто так чувствовала, не прикасаясь к пульсу.

Ей вообще вдруг показалось, что она чувствует все с ним происходящее яснее, чем это возможно даже при ясновидении.

«Наверное, потому что я испытываю к нему доверие, – подумала Марина. – Конечно, поэтому».

– Куда мы поедем, Алеша? – спросила она, улыбаясь.

– В театр, если ты не против, – ответил он. – В театр «Эрмитаж» на «Дон Жуана». Мы можем пойти пешком, это ведь совсем рядом. И дождя нет, хотя я тебе его уверенно пообещал.

– Конечно, пойдем пешком, – согласилась Марина.

Они перешли Пушкинскую площадь, спустились по Страстному бульвару к Петровке, потом повернули на Каретный Ряд. Здание театра белело среди занимающейся зелени. Было какое-то удивительное очарование в стройности его невысоких колонн, в классической простоте очертаний.

– Ты здесь была когда-нибудь? – спросил Шеметов. – Мы рано пришли, можем еще по саду погулять. Другого нет такого в Москве.

Сад «Эрмитаж» действительно казался необыкновенным островком посреди огромного города.

– Он совсем не похож… – удивленно сказала Марина, когда они сели на белую скамейку у какого-то старомодного фонтана. – Трудно даже представить, что это Москва.

– Ты заметила? – обрадовался Алексей. – В нем есть какая-то чудесная провинциальность – в лучшем смысле слова, какая, может быть, только в Москве и сохранилась, как ни странно. Читальня даже была, представляешь? – Он показал на решетчатый белый павильон. – Я-то здесь давно не был, а когда-то в ней книги можно было брать, газеты – и читать прямо на скамейке. Смешно, трогательно и запоминается на всю жизнь.

Засидевшись в саду, они едва не опоздали к началу спектакля и вошли в театр, когда уже начали гаснуть лампы.

Это был самый необыкновенный спектакль, какой Марине доводилось видеть! Ей даже показалось, что она вообще попала в театр впервые. То есть она, конечно, не так уж много видела спектаклей, но все же, оказавшись в Москве, кое-что успела посмотреть. И уже с грустью решила было, что театр – зрелище не для нее.

«Если бы я в детстве ходила… – подумала тогда Марина. – А сейчас, наверное, поздно: мне все кажется нарочитым и таким скучным».

Теперь же она смотрела на сцену и забывала обо всем. Режиссер составил свой спектакль из двух разных пьес. Марина читала мольеровского «Дон Жуана», а текст Тирсо де Молина слышала впервые. Но все дело было в том, что именно два Дон-Жуана были на сцене и оба были – одно, хотя и совершенно разные. Марина смотрела на них и понимала, что жизнь одна и все в ней нераздельно…

Не отрываясь, она следила, как легкая, необременительная шутка, почти игра, связанная с одним Дон Жуаном, сменяется глубокой страстью и отчаянием второго. И все, происходящее на сцене, было ей понятно – как ни странно, именно потому, что ничего нельзя было объяснить.