Стас не хвастался, говоря о хорошем поваре: приготовлено все действительно было отменно. Лера похвалила стерлядь под каким-то особенным соусом, но на самом деле ей было безразлично, что есть. Она никогда не была гурманкой, к тому же пробовала блюда разных кухонь, и не в одной стране.
Ей вообще нравилась не сама еда, даже очень вкусная, а обстоятельства, с которыми она была связана. Она вспомнила, как они выбирали омара с Александром Алексиадисом в маленькой греческой таверне, как плясала танцовщица в алом платье и Александр радовался Лериному веселью, хотя сам видел все это не раз.
И тут же – давнее, полузабытое: как шла с Митей по рынку Капалы Чарши и пробовала нежные оливки, и халву, и инжир, и еще что-то необыкновенное – вперемешку.
Сердце у Леры защемило при этом коротком воспоминании о Мите. Она взглянула на его колечко на своей руке – ажурное, серебряное с чернью, оно подходило к ее сегодняшнему платью, и Лера надела его, собираясь на концерт, а потом забыла снять…
– Твое здоровье, Лерочка! – Стас поднял рюмку с зеленой водкой. – Рад видеть тебя в моем доме.
– Да, спасибо, – рассеянно сказала Лера.
Ей вдруг стало страшно, просто страшно. Ей показалось, будто поднимается температура, и она даже коснулась пальцами своего лба, хотя таким образом все равно невозможно было это определить, потому что и ладони у нее горели огнем.
Она понимала, что это странно, смешно: молодая одинокая женщина сходит с ума при мысли о близости с мужчиной, к которому сама же и стремится. И Лера тряхнула головой, отгоняя назойливые сомнения.
– Ты хочешь посмотреть дом? – предложил Стас, когда ужин был окончен.
– Да, наверное, – ответила Лера; ей был безразличен этот дом. – Да, хочу, конечно.
Они прошли по освещенной галерее, у стен которой стояли деревца в мраморных кашпо, и пол был искусно выложен черным и белым мрамором.
– Здесь моя гардеробная, – с гордостью сказал Стас. – Вроде бесполезная какая-то комната, правда? А придает жизни изысканность… Тем более, все равно была небольшая такая комнатенка, непонятно для чего. Ну, мне дизайнер и посоветовал.
Гардеробная вся была выложена темно-зеленым мрамором с вкраплениями позолоты. Кроме зеркала с бесчисленными полочками, здесь стоял только старинный диванчик с деревянной спинкой и ажурными, тоже деревянными, подлокотниками.
– Вот этот – настоящий, – прокомментировал Стас, указывая на диванчик. – Восемнадцатый век. Одного я не понимаю: как они сидели на таких диванах? Спинка жесткая, неудобная. Зачем это, можешь ты мне как историк объяснить?
– Не знаю, – пожала плечами Лера. – Им это казалось естественным – не разваливаться на диване. Для человека было естественно не расслабляться, а держать себя в руках.
Ей не хотелось говорить об этом со Стасом. Она помнила Елену Васильевну, она знала то, что невозможно и ненужно было объяснять ему о тех людях…
– А здесь – спальня, – сказал Стас, распахивая дверь комнаты на втором этаже.
«Вот и цель путешествия», – подумала Лера, останавливаясь на пороге.
Спальня, пожалуй, была оформлена с более очевидным вкусом, чем все в этом доме. Стены ее были обиты кремового цвета шелком с нежными травяными узорами, пол сделан в тон стенам. Висели старинные гравюры, изображающие изящные эротические сценки – настолько изящные, что в них не чувствовалось ни капли пошлости, только очаровательная фривольность. Яркий свет лился от невидимых светильников где-то в углах под потолком, и в то же время горели две бронзовые лампы на старинных ночных столиках, стоящих по бокам огромной кровати.
Кровать, конечно, главенствовала в этой комнате. Она была широка как поле, покрыта нежным кремовым покрывалом, множество подушек разной величины было разбросано по ней. Над кроватью высился позолоченный балдахин с драпировками из золотисто-розовой тафты, которые причудливо нависали над этим роскошным ложем.
Лера молчала, глядя на ожидающий размах этих покрывал и подушек.
Весь пол спальни был уставлен вазами со свежими цветами – только розами, столь любимыми Стасом Потемкиным. Белые, красные, кремовые, желтые, – казалось, они источали сияние. Комната была наполнена их тонким ароматом.
– У меня своя оранжерея, – сказал Стас, видя, что Лерин взгляд упал на цветы.
Но это было последнее, что он сказал. Тут же погас верхний свет, остались гореть только бронзовые лампы у кровати. Стас стоял чуть позади Леры, и она почувствовала, как его руки охватывают ее сзади, как он поворачивает ее к себе и его губы ищут ее губ…
Она ждала этого момента, она понимала, что все остальное неважно в их отношениях, – и она торопила этот момент, чтобы нырнуть в него поскорее, как в глубокую воду. Но теперь, когда в глазах у нее совершенно потемнело, когда она не видела даже лица Стаса вблизи своего лица, – Лера вдруг поняла: она хочет только, чтобы все это закончилось поскорее.
Почему? Как странно… Ведь это виделось ей сотни раз в ее мучительной бессоннице, ведь она с ума сходила, представляя одно только прикосновение его рук, – и вдруг… Это было тем более странно, что дрожь желания колотила ее по-прежнему и едва ли не сильнее, чем прежде, что она хотела его со всем пылом своего тела, огонь которого ощущала сама.
Стас уже сбросил на пол куртку, рванул рубашку так, что несколько пуговиц брызнуло в стороны. И теперь, полураздетый, он раздевал Леру, одновременно прикасаясь к ее обнажающемуся телу своим мощным торсом, возбуждая и себя, и ее.
Ее платье снялось легко, упало к ногам черно-белой шелестящей волной – и тут же открылось все ее тело, во всей пленительности его совершенных изгибов.
– Ах, Лерочка, оно и в одежде видно, какая ты, а все же… – хрипло произнес Стас, сдвигая ажурные чашечки лифчика и наклоняясь к ее груди.
Лера почувствовала, как его чувственные, изогнутые губы вбирают ее сосок, как язык ласкает его, вызывая еще большую дрожь во всем ее теле.
Она видела, что Стас с трудом сдерживается, с трудом заставляет свои мощные руки двигаться медленно, не сжимать ее со всей силой, на которую он был способен. Его дыхание участилось, почти хрип вырывался из его полуоткрытых губ.
Он подвел Леру к кровати, толкнул на пышные подушки и сам упал на нее, придавив тяжестью своего тела. И тут же, словно решив, что еще не пришло время для неистовости этого движения, – отпрянул, встал и принялся обрывать лепестки роз, бросая их на кровать, на пол у кровати, на ее обнаженное тело.
– Что ты делаешь, Стас? – произнесла она, едва ли не с отвращением глядя на кружащиеся лепестки.
– Я же обещал тебе праздник, – ответил он.
«Лучше бы он этого не говорил и не делал», – подумала Лера.
И тут же, словно откликаясь на ее мысли, Стас отбросил последние лепестки и снова оказался с нею рядом, на ней, снова вдавил ее в кровать всей тяжестью своего тела.