В его голосе теперь слышалась не вальяжная самоуверенность, а клокочущая угроза. Но, расслышав ее, Лера тут же успокоилась окончательно.
– Пусти, Стас, – сказала она. – Что тебе объяснять, все равно ты не поймешь. Ну, можешь меня изнасиловать – дальше что? Сколько ты меня будешь держать в этой постели? Думаешь, от этого что-нибудь изменится? Я тебя не люблю и твоя не буду, как ни старайся.
Она почувствовала, как ослабевает его железная хватка.
«Синяки на плечах останутся», – мимолетно подумалось ей.
Лера встала с кровати, подняла с пола свое платье, отряхнула его от розовых лепестков и быстро натянула; все туалеты Наты Ярусовой сидели на ней как влитые. Потом надела туфли с прозрачными каблуками, валявшиеся тут же, на ковре.
– Дай машину, – сказала она.
– Да? – усмехнулся Стас. – Еще какие будут распоряжения?
Он полулежал на подушках – голый, весь поросший курчавыми светлыми волосами, с закинутыми за голову руками и темнеющими подмышками.
– Лучше бы оставалась, – сказал он. – Все равно придешь сюда, учти. Ты себя переоцениваешь, Леруся. Или меня недооцениваешь…
– Как хочешь, – пожала плечами Лера. – Отсутствие транспорта меня не остановит.
То мимолетное чувство неловкости перед ним и даже жалости к нему, которое она испытала, осознав свою от него свободу, – прошло совершенно. Его уверенность во власти над ней обозлила ее, и жалость исчезла.
Она даже не оглянулась на него, захлопывая за собою двери спальни.
Лера не запоминала расположение комнат. Идя сюда, она вообще мало обращала внимание на то, как устроен этот дом; ей ни до чего не было дела. Но она просто хорошо ориентировалась везде – и, спустившись по деревянной лестнице вниз, побежала по мраморной галерее к выходу.
Ее беличья шубка висела на резной дубовой вешалке в холле. Лера набросила ее на плечи и открыла входную дверь навстречу пронизывающему декабрьскому ветру.
Она не волновалась, что охрана остановит ее где-нибудь на выходе. Лера хорошо знала, что этот сектор партийных дач охраняется совсем не так строго, как, хвастаясь, говорил Стас. Здесь жили бывшие партийные боссы, уже не имеющие никакой власти. Здесь, совсем поблизости, сдавались коттеджи, и Лера сама, провожая своих официальных гостей, не раз проезжала через тот пост, который пропустил их сюда несколько часов назад.
Конечно, не очень радовала перспектива идти в туфлях по снегу, а потом ловить машину в темноте на Рублевском шоссе. Но и этого она не боялась. Она была свободна, свободна! И что могло сравниться с этим чувством?
Лера вышла через калитку – охранник, как она и ожидала, безмолвно открыл ее перед нею – и быстро пошла по освещенной фонарями дороге к шоссе, гудевшему совсем рядом. Ноги мгновенно промокли и окоченели в вечерних туфлях, но Лере было не до того, чтобы думать о мокрых ногах.
Белый «Мерседес» нагнал ее почти на Рублевке. Взвизгнули рядом тормоза, Стас выскочил из машины.
– Дура! – крикнул он, хватая Леру за рукав шубы. – Дура, какого черта ты выпендриваешься, можешь ты мне объяснить?! Чего тебе не хватило, чего ты больше хочешь?
– Я тебе уже объяснила, – сказала Лера, оборачиваясь к Стасу. – Что же делать, если ты не понимаешь? И просила меня простить. Я виновата перед тобой, Стас, но я перед собой еще больше виновата.
Она была очень красива в этот момент – стройная, с горящими, несмотря на мороз, щеками и разлетающимися от ветра золотистыми волосами. Янтарная, медовая глубина ее глаз казалась еще глубже в полутьме. Ничего не было удивительного в том, что Стас зубами скрипел от бессилия остановить эту потрясающую женщину, уходящую от него по сверкающему снегу легкой и непреклонной походкой.
– Все равно ты сюда вернешься! – крикнул он. – Я тебя верну, хоть костьми лягу, ни перед чем не остановлюсь!
Лера шла вперед, все убыстряя шаг. Стас снова сел в машину и поехал рядом с нею.
– Садись, – сказал он, открывая на ходу дверцу кабины. – Довезу до города, раз ты дура такая. Голосовать хочешь на шоссе? Да тебя за одну шубу укокошат тут!
Но она не хотела ехать с ним. И даже опасность одинокого голосования на шоссе, которую она прекрасно сознавала, – не была сильнее чувства, руководившего ею сейчас. Ей было стыдно, невыносимо стыдно за все, что произошло, она испытывала жуткое отвращение к себе. И не хотела, чтобы Стас видел все это, не хотела оставаться с ним в теплом полумраке машины, выдерживать неизбежное выяснение отношений. Ей все было ясно, а он все равно бы не понял – зачем же?..
– Ладно, езжай сама! – воскликнул он, снова останавливаясь и выскакивая из машины. – Вот ключи, езжай! Во дворе у себя оставь потом! Идиотка!
Он бросил что-то на сиденье, подошел к ней, схватил за плечи и изо всех сил встряхнул; у Леры даже зубы цокнули. Она увидела, что Стас еле сдерживается, чтобы не ударить ее, и понимала, что защищаться бесполезно.
Но он скрипнул зубами и оттолкнул ее к машине.
– Что сейчас с тобой сделаешь?.. – выдохнул он. – Езжай, но не думай, что этим все кончится!
И он пошел назад по дороге, а Лера села за руль и завела мотор.
Дорога показалась ей бесконечной. Стыд заливал ее волнами, заставлял в голос стонать и сжимать зубы. Ей было противно собственное тело, которое она чувствовала под одеждой так, как будто оно было липким.
Часы в машине показывали одиннадцать. Оказывается, совсем не много времени провела она здесь, а ведь казалось, что прошла вечность – по значительности того, что с нею произошло.
И вдруг Лера вспомнила, каким должен был быть этот вечер, и слезы брызнули из ее глаз. Она вспомнила Митин звонок, и какой у него был голос, и как она собиралась на его концерт, думая о том, что его музыка избавит ее от всего этого наваждения…
Она избавилась от этого сама, совершенно неожиданно для себя, – но чувствовала, что все равно совершила что-то подлое, отвратительное и неотменимое.
Улицы были пусты, и машина стремительно неслась по Кутузовскому к центру.
Вся Большая Никитская была перекопана, массивный «Мерседес» не мог проехать по ней, и Лера оставила машину в каком-то дворе, в последнюю минуту догадавшись включить сигнализацию.
Она бежала по улице, она едва не свалилась в какую-то яму, которую не заметила в темноте, – и остановилась как вкопанная рядом с памятником Чайковскому у Консерватории, увидев темноту окон, темноту входа…
Конечно, концерт давно был окончен, конечно, она спешила сюда зря. Невозможно было успеть, потому что невозможно было отменить то, что произошло.
Медленно, не зная, что делать, Лера пошла к служебному входу. Она не надеялась застать Митю, но хотела позвонить ему, хотела убедиться, что он дома, – и не знала, сможет ли зайти к нему, и что будет ему говорить, если зайдет.