Лера услышала, как голос Митиного отца еще больше напрягся, словно окаменел.
– Что же я могу сделать? – сказал он, помолчав. – Лена, я пытался, я долго пытался, ты знаешь. Но я не могу приказать своему сердцу… Я делаю для тебя все, что могу, но не требуй от меня большего!
– Я не требую. Ты действительно делаешь для нас все, что можешь… Хорошо, Сергей, ты хотел Тацита взять?
– Да, если можно.
– Бери, а я тебя жду в кабинете.
Колеса зашелестели по паркету. Лера боялась дышать, чтобы ее присутствие не обнаружилось в наступившей тишине. Она чувствовала, что, став свидетельницей этого тяжелого разговора, невольно приподняла покров нелегких семейных отношений, – и ей не хотелось, чтобы об этом кто-нибудь узнал.
Она даже не поняла толком, о чем говорили Гладышевы. Поняла только, что это был разговор о Мите, что они чувствовали в своем сыне что-то такое, о чем трудно было догадаться постороннему человеку, что таилось в нем глубоко, как загадка в уголках его глаз под ресницами.
И удивительная, не до конца понятная мысль мелькнула в Лериной голове: ведь они говорили о каких-то музыкальных делах, а казалось – о целой жизни, о событиях жизни. Значит, в музыке, в человеческой душе отражается целая жизнь?..
Сергей Павлович взял с полки книгу и вышел из библиотеки вслед за Еленой Васильевной.
Лера на цыпочках пробежала по коридору, осторожно прикрыла за собою входную дверь, стараясь, чтобы не слишком громко щелкнул замок.
Единственное, что она поняла из этого разговора, была история с конкурсом Чайковского. А поняла она это потому, что сама была свидетельницей и даже участницей происшедшего.
Это было несколько месяцев назад, но Лера помнила все так ясно, точно это случилось вчера.
Как раз в то время они с Зоськой были увлечены «секретами». Это игра такая была, вполне девчонская, но Лера и не была в детстве этаким мальчишкой-сорви-головой, и девчонские увлечения вовсе не были ей чужды.
«Секреты» делались просто: выкапывалась неглубокая ямка где-нибудь на газоне – сплошь заасфальтированный центр Москвы не слишком баловал возможностями, – дно устилалось фольгой, а уж поверх фольги выкладывались всевозможные композиции – из цветов, разноцветных бусинок и прочих сокровищ. Все это накрывалось стеклом, снова присыпалось землей – и потом можно было протирать в земле окошечко и украдкой показывать подружкам эту изящную картинку.
Как можно было заниматься подобными глупостями, читая Гюго, Муратова и прочие взрослые книжки, было совершенно непонятно. Но Лере нравилась таинственность, которой сопровождалось все это действо. За «секретами» охотились мальчишки, их следовало беречь и закапывать в укромных местах.
И они с Зоськой увлеченно выискивали такие места, собирали бусинки и цветы, с риском обрывая их на клумбах сада «Эрмитаж».
Одно из укромных мест было в подвале. Но не в общем подвале, куда то и дело спускался кто-нибудь из жильцов, чтобы отнести в свою подвальную конурку лыжи, или, наоборот – взять какой-нибудь бесполезный брезентовый чехол. В «их» подвале хранился дворницкий инструмент, песок, соль и прочие немаловажные вещи. Дверь в него располагалась рядом со вторым подъездом, и на двери, конечно, висел огромный замок.
Но Лера отлично знала, что в подвал можно проникнуть не только через дверь, но и через узкое зарешеченное окошко, выходившее на уровне земли прямо в арку на входе во двор. Решетка не являлась помехой: достаточно было повернуть несколько загнутых гвоздиков, как она приподнималась, и худенькие девчонки вполне могли пролезть под нее. Надо было только дождаться, чтобы никто не шел через арку, и мгновенно шмыгнуть в это окошко.
Так они и сделали однажды, пасмурным и теплым октябрьским днем. Уже смеркалось, и Лера с Зоськой торопились, чтобы до темноты успеть закопать в дворницкий песок два новых «секрета».
Они справились с этим довольно быстро, потому что все – и бусинки, и головки цветов, и большие осколки стекла – было приготовлено заранее. Лера отряхнула руки от песка и уже подошла к окошку – как вдруг остановилась, замерла, прислушиваясь.
В арку кто-то входил – притом входили с двух сторон, и со двора, и с улицы. Арка была длинная, гулкая, и шаги обоих идущих эхом отдавались под ее сводами. Лера осторожно приподняла решетку, выглянула наружу. Зоська сопела у нее за спиной.
Те, что вошли в арку, стояли ближе к улице; подвальное окошко оставалось у них позади. Кроме того, оба они так пристально всматривались друг в друга, что едва ли обратили бы внимание на такую ерунду, как приподнявшаяся решетка.
Лера увидела Митю – это он шел с улицы, держа в руке скрипку. Из двора выходил Витька Стахеев, по прозвищу Жох.
Витька был коренным жителем их двора, но Лера его не помнила. Когда его впервые посадили, ей было года четыре; его короткие возвращения ей тоже не запомнились. Можно считать, она впервые увидела его только теперь, когда он вернулся после очередной отсидки – кажется, за пьяную драку.
Говорили, будто Витьке нельзя жить в Москве, где жили его родители. Он числился работающим где-то в совхозе за сто первым километром и появлялся во дворе только с наступлением темноты. Впрочем, может быть, это были всего лишь домыслы. Слишком уж открыто мелькал Витька вечерами возле «Узбекистана» среди других, не менее мрачных, типов.
В Витьке Жохе была настоящая злоба, она чувствовалась сразу, при первом же взгляде на этого невысокого коренастого парня с не по возрасту морщинистым лицом и какими-то белесыми, навыкате глазами.
Лера никого не боялась во дворе, даже тех парней, которые почти не таясь носили финки и были явно блатными, – а Витьку боялась. Было в нем что-то чужое, безжалостное и беззаконное. Тогда никто еще не знал слова «беспредел», но, по сути, Витька Жох был именно беспредельщиком, как это ни называй.
На Леру он, конечно, даже и внимания не обращал, и ей в общем-то нечего было бояться. Но его боялись и другие, и она хорошо понимала, почему.
Она не знала, случайно ли он столкнулся с Митей в этой полутемной арке, но холодок нехорошего предчувствия тут же пробежал по ее спине.
– А, музыкант! – сказал Витька, останавливаясь перед Митей.
Он говорил негромко, но каждый звук гудел в арке. Митя молчал, не делая ни шагу. Не дождавшись ответа на свое бессмысленное восклицание, Витька спросил:
– Что-то ты со мной не здороваешься, а? Сильно гордый стал?
– Ты, по-моему, тоже не поздоровался, – ответил Митя.
– А это я еще посмотреть должен! Хочу – поздороваюсь, хочу – на хер пошлю. Твое дело не моих приветов ждать, а ко мне вежливость проявить!
Тон у Витьки был издевательский, он явно нарывался на ссору. Лера только не могла понять, зачем нужна ему ссора с Митей Гладышевым. Очень уж разными они были, эти жители одного двора – как будто с разных планет.
Митя по-прежнему молчал, и это, кажется, начало бесить Жоха.