Было жарко, слишком жарко. Спать было невозможно. Уличный фонарь светил сквозь тонкие летние шторы, как блеклое запасное солнце. Голова у нее так и не прошла, череп будто туго обвязали веревкой. Может, таков он, терновый венец? Бог неспроста заставляет ее страдать. Это наказание? Она сделала что-то плохое? Еще хуже обычного? Сегодня она дала Джулии пощечину, так она через день ей давала пощечины, а вчера она подложила Амелии в постель крапиву, но Амелия задирала нос, так что это было заслуженно. И она ужасно вела себя с мамой, но и мама вела себя с ней не лучше.
Сильвия вытряхнула из флакона в шкафчике в ванной три таблетки детского аспирина. В этом шкафчике всегда было полно лекарств, некоторые пузырьки хранились с незапамятных времен. Их мать любила лекарства. Она любила лекарства больше, чем своих детей.
Подсвеченный циферблат большого будильника у материнской кровати показывал два часа ночи. Сильвия посветила карманным фонариком по кровати. Отец храпел как боров. Он и есть боров, жирный математический боров. На нем была пижама в полоску, а на матери — хлопчатобумажная ночная рубашка с мятыми оборками по вороту. Родители откинули одеяла и лежали, разбросав руки и ноги, словно упав на постель со скалы. Будь она убийцей, убила бы их прямо в постели, они бы даже не поняли, что случилось. Можно пырнуть их ножом, или застрелить, или изрубить топором — они не сумеют защититься.
Сильвии нравилось бродить по дому ночью, это была ее тайная жизнь, о которой никто не знал. Это давало ей власть, она словно проникала в их секреты. Она зашла в комнату Джулии. Эту никогда в жизни не разбудишь: можно стащить ее на пол и попрыгать сверху, она все равно не проснется. Можно положить ей на лицо подушку и задушить, и она бы даже не узнала. Джулия была вся мокрая, потная и такая горячая, что руку не поднести, и в легких у нее свистело: вдох-выдох.
Сильвия вдруг заметила, что постель Амелии пуста. Куда она делась? У нее что, тоже тайная жизнь, она тоже гуляет по ночам? Только не Амелия — у нее не хватит инициативности (новое слово Сильвии) для тайной жизни. Может, она спит с Оливией? Сильвия поспешила в комнату Оливии и обнаружила, что та тоже куда-то исчезла. Половины из них нет на месте — не инопланетяне же их украли? Если инопланетяне существуют — а Сильвия подозревала, что да, — их наверняка сотворил Бог, ведь Бог сотворил вообще все, разве нет? Или Он на самом деле сотворил не все, а только материю в нашей конкретной галактике? И если есть другие миры, их должны были создать другие боги, инопланетные. Думать так — богохульство?
Все эти сложные теологические вопросы ей не с кем было обсудить. В церковь ее не пускали, папочка не верил в Бога (и в инопланетян тоже), а школьная учительница по истории религии велела Сильвии перестать ее «донимать». Представить только, чтобы Иисус Христос сказал: «Уходи, не донимай меня». Скорее всего, Бог отправит эту тетку прямиком в ад. Непросто это, когда тебя воспитывают атеист, он же математический боров, и мать, которой на тебя наплевать, — а потом ты вдруг слышишь глас Божий. Она так мало знает — но взять ту же Жанну д'Арк, та была невежественной французской крестьянкой и прекрасно справилась, а Сильвия, во-первых, не невежественная, во-вторых, не крестьянка. После того как Бог заговорил с ней, Сильвия начала читать Библию — по ночам под одеялом, при свете своего верного фонарика. В Библии не было ничего, что Сильвия могла бы связать с собственной жизнью. И уже тем книга ей нравилась.
Сильвия попыталась вспомнить вчерашний вечер, но ничего не получалось. Ее мутило от жары и духоты, и она легла раньше всех. Неужели, стоило ей уйти, мама позволила Амелии с Оливией спать в палатке? Не может быть. Мама все лето твердо стояла (не приводя вразумительных доводов) на том, что им нельзя спать на улице.
Сильвия крадучись спустилась на первый этаж, перешагнув через две скрипучие ступеньки. Задняя дверь была не заперта, кто угодно мог войти в дом и совершить вышеупомянутые убийства в постелях. Понятно, почему не заперто, потому что Амелия с Оливией снят в палатке. Приближался рассвет, одинокая птица приветствовала утро. Трава на газоне была мокрая. Откуда берется роса, если днем так жарко и сухо? Нужно будет прочитать. Она осторожно ступала по газону, стараясь не наступить на какую-нибудь мягкую и склизкую ночную тварь, которая тоже ведет тайную жизнь.
Она подняла полог палатки. Да, обе тут! Какая наглость. За что Амелии такие привилегии — спать всю ночь в палатке, и не просто спать в палатке, а еще и с Оливией и Плутом? Несправедливо, Сильвия — старшая, это она должна была спать в палатке. Плут выполз наружу из-под бочка Оливии, помахал хвостом и лизнул Сильвию в нос.
Обе спали на спине мертвым сном — как два трупа. Сильвия потрясла Амелию за ногу, но та не просыпалась. Она втиснулась в палатку между ними. В палатке было невыносимо жарко, наверное, они даже могли бы умереть от жары. Самое жаркое место на земле — пустыня Атакама? Или Долина Смерти в Америке? Или где-нибудь в Монголии? Они ведь не умерли? Она ущипнула Амелию за нос, та что-то пробормотала и повернулась на бок. Надо разбудить Оливию и вытащить ее из этого парника. Люди, погибшие в «Черной дыре» Калькутты, [135] умерли от жары, а не от удушья, как все по недоразумению полагают. «Недоразумение» — прекрасное слово. Их пополнение было самым что ни на есть недоразумением. Ха! Матери пора бы прекратить плодиться, это так примитивно. Может, она втайне католичка? Вот было бы здорово, тогда они смогут вести долгие секретные беседы о таинствах, и обрядах, и Деве Марии. Ни Дева Мария, ни Иисус с Сильвией не разговаривали. Иисус вряд ли вообще разговаривает с людьми. Вот Жанна д'Арк — другое дело, Жанна д'Арк любит поболтать.
Сильвия потерла Оливии мочку уха: Розмари однажды сказала, что так они будили пациентов, когда она была медсестрой. Оливия заворочалась и провалилась обратно в сон. Сильвия шепотом позвала ее, и она с трудом открыла глаза. Она ничего не понимала спросонья, но, когда Сильвия прошептала: «Вставай, пойдем», выползла за ней из палатки, прихватив свои розовые кроличьи тапочки. Сильвия сказала: «Да брось ты тапки, по мокрой траве так хорошо ходить босиком», но Оливия замотала головой и надела тапочки. «Ты должна учиться быть непокорной. Не нужно делать все, что говорят мама и папа. Особенно папа, — сказала Сильвия. И добавила: — Но меня ты должна слушаться». Она хотела сказать: «Потому что я слышала глас Божий», но Оливия все равно бы не поняла. Никто не понимал — кроме Бога, конечно, и Жанны д'Арк.
Бог впервые заговорил с ней во время хоккейного матча, когда она сидела на скамейке запасных. Сильвия, отличный правый нападающий, была удалена за то, что ударила противника клюшкой по лодыжкам (главное, победить, разве нет?). Она пребывала в отчаянно-мрачном настроении. И вдруг голос совсем рядом произнес: «Сильвия», но, обернувшись, она никого не увидела, только девчонку по имени Сандра Лиз, которая говорила с резким кембриджским акцентом, поэтому, если только Сандре Лиз не вздумалось заняться чревовещанием или превратиться в мужчину, это никак не могла быть она. Сильвия решила, что ей почудилось, но голос снова произнес ее имя, низкий, сладкозвучный голос, обдавший ее теплом, и на этот раз Сильвия прошептала в ответ, очень тихо, опасаясь Сандры Лиз: «Да?» И голос сказал: «Сильвия, ты — избранная», и Сильвия спросила: «Ты — Бог?» И голос ответил: «Да». Выразился яснее некуда. Иногда Святой Дух переполнял ее настолько, что она теряла сознание. Ей очень нравилось, когда такое случалось, нравилось ощущение потери контроля над телом и разумом. Однажды (а может, и не однажды) она упала в обморок в папочкином кабинете — отключилась и рухнула на пол, как святая мученица. Отец выплеснул ей в лицо стакан воды и велел взять себя в руки.