— Неконтролируемая радость, — объясняла Реджи доктор Траппер. Смеялась: — От еды очень много радости.
Детка не капризничал, хотя овощное пюре («батат и авокадо») пахло старыми носками, а на вид смахивало на собачий понос. Детка питался лишь органической едой — доктор Траппер готовила сама, перемалывала и замораживала в пластиковых коробочках, чтобы Реджи только разморозила и разогрела в микроволновке. Детке был всего годик, и доктор Траппер, приходя с работы, кормила его грудью.
— Для его здоровья одна польза, — говорила она. И прибавляла: — Грудь для этого и предназначена, — когда Реджи смущенно отводила глаза; детку звали Габриэль. — Ангел мой, — говорила доктор Траппер.
Шестой месяц Реджи работала у доктора Траппер «маминой помощницей». На некоем подобии собеседования они уговорились называть это так, старомодно, поскольку слово «няня» обе не любили.
— Как будто коза блеет, — сказала Реджи.
— У меня один раз была няня, — сказала доктор Траппер. — Страшно вспомнить.
Реджи было шестнадцать, а сошла бы за двенадцатилетнюю. Когда забывала проездной, входила в автобус по детскому билету. Никто не спрашивал, никто не проверял, никто не обращал на Реджи внимания. Иногда ей казалось, что она невидимка. Легче легкого проскользнуть в щели, особенно если ты маленькая.
Когда проездной закончился, Билли предложил сделать ей новый. Удостоверение личности он ей уже сварганил.
— Сможешь по пабам ходить, — сказал он, но Реджи не ходила по пабам: во-первых, не с кем, а во-вторых, липовому удостоверению все равно никто не поверит.
На той неделе в воскресенье, когда Реджи с утра пораньше стояла за прилавком у мистера Хуссейна, какая-то женщина сказала, что Реджи рановато краситься. Реджи ответила бы: «А вам поздновато», но имела привычку держать свое мнение при себе, в отличие, видимо, от всех остальных в этом мире.
Так она и жила — всем твердила: «Мне шестнадцать», и ей никто не верил. А в душе-то ей лет сто — вот что глупо. Ну и ладно, Реджи все равно в пабы не рвалась — в алкоголе смысла нет, и в наркотиках тоже. В жизни от тебя и так почти ничего не зависит — не хватало совсем контроль потерять. Реджи вспоминала, как мамуля и Мужчина-Который-Был-До-Гэри заливались дешевым белым вином из супермаркета «Лидел» и «кувыркались», как Мужчина-Который-Был-До-Гэри выражался. По сравнению с ним у Гэри было два существенных достоинства: во-первых, он не был женат, а во-вторых, не облизывался на Реджи при каждой встрече. Если б мамуля не познакомилась с Гэри, она бы сейчас — Реджи глянула на часы — возила штрих-кодами над сканером и предвкушала обеденный перерыв (чай, «Твикс» и сигаретка, самое оно).
— Хочешь мобильник? — вечно спрашивал Билли и выуживал из кармана штуки две-три. — Чё хошь — «Нокию», «Самсунг»?
Без толку, телефоны Билли дольше недели не работали. Во всех смыслах безопаснее предоплатное «Девство». Реджи нравилось, как Ричард Брэнсон превратил «Девство» в глобальный бренд, [10] — католики так же поступили с матерью Иисуса. Выйдешь на улицу — а там это слово. Приятно. Реджи с радостью умерла бы девственницей. Королева-девственница, Virgo Regina. Девственная весталка. Мисс Макдональд рассказывала, что весталок, которые «лишились половой невинности», хоронили живьем. Дать погаснуть священному огню — знак нечистоты; вот ведь зверство. Не жизнь, а невроз на неврозе. Особенно во времена, когда растопку в брикетах не продавали.
Они вместе с листа переводили кое-какие письма Плиния. «Плиния Младшего», — всегда подчеркивала мисс Макдональд, будто это смерть как важно — не запутаться в Плиниях, хотя, вообще-то, на свете небось и людей-то таких не осталось, которым не до фонаря, кто там старший, а кто младший. Которым любые Плинии не до фонаря — точка.
Но Билли готов ради нее что-то делать — приятно, даже если делает он почти сплошь противозаконные вещи. Удостоверение личности Реджи взяла — полезно, если никто не верит, что тебе шестнадцать, — а от проездного отказалась. Мало ли — вдруг это первый шаг по скользкой кривой дорожке, которая бог знает куда выведет. Билли поначалу тырил конфеты из лавки мистера Хуссейна, а гляньте на него теперь — профессиональный, можно сказать, преступник.
— Реджи, у тебя большой опыт работы с детьми? — спросила доктор Траппер на так называемом собеседовании.
— Ой, да куча. Правда. Огромная куча опыта, — ответила Реджи, улыбаясь и ободряюще кивая доктору Траппер, которой собеседования как-то не давались. — Чесслово.
Сама бы Реджи работы не нашла. Шестнадцать лет, опыта ноль, невзирая на роскошные рекомендации от мистера Хуссейна и мисс Макдональд и письмо от мамулиной подруги Триш, в котором говорилось, как хорошо Реджи управляется с детьми, — на основании того, что в обмен на чаепитие Реджи целый год вечерами по понедельникам сидела с бестолочью Грантом, старшим сыном Триш, и вдалбливала ему математику к стандартному экзамену (ну что тут скажешь? Безнадежный случай).
С годовалыми младенцами — и вообще с маленькими детьми — Реджи не сталкивалась, но где тут подводные камни? Младенцы маленькие, беспомощные, растерянные, и все это Реджи с легкостью примеряла на себя. И сама она была ребенком не так уж давно, хоть гадалка и сказала, что у Реджи «старая душа». Тело ребенка, душа старухи. До времени состарилась. Не то чтобы Реджи верила в гадалок. Та, что рассказала ей про старую душу, жила в новом кирпичном доме окнами на Пентландские холмы и звалась Сандрой. Реджи познакомилась с ней на девичнике одной мамулиной подруги, которая в очередной раз, к несчастью своему, собралась замуж, — Реджи, по обыкновению, тоже туда потащилась, невесте удачу принести. Вот что бывает, когда своих друзей нет, — вся светская жизнь состоит из походов к гадалкам, в залы бинго и на концерты Дэниэла О'Доннелла [11] («Передайте Реджи „Забаву“ — да вон же, драже в шоколаде»). Неудивительно, что душа у нее стара. Мамули больше нет, а ее подруги всё звонят: «Мы в Глазго за покупками, хочешь с нами?» или «Пойдешь на „Братьев по крови“ в „Плейхаус“?» [12] Нет, нет и нет. Кончена забава, все были духи. [13] Ха!
Ничего неземного в гадалке Сандре не обнаружилось. Помощник юриста, пухлая, за пятьдесят, в розовом кардигане, шаль на шее заколота брошью с коралловой камеей. Вся парфюмерия в ванной — «Гардения» из «Крэбтри и Ивлина», [14] все флаконы выстроились ровно в дюйме от края, как на витрине.