Невзирая на тщательно сформулированные разъяснения Тессы, про Ассирию он по-прежнему толком не понимал — ни «где», ни «что», ни «когда». Вроде бы она как-то связана с Вавилоном. При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе. Не песня «Бонн М», [123] а 136-й псалом. Мы вспоминали Сион, вспоминали песнь нашу, ибо как нам петь песнь Господню на земле чужой? Песнь изгнания. Но ведь все мы в изгнании? В сердцах своих? Слезливость одолела? Похоже на то.
Трудно было усваивать новую информацию, потому что мозг замусоривали горы старой и бесполезной. И вот ведь странно: единственное, что осталось со школы, — стихи, хотя тогда он в них, пожалуй, почти и не вникал. Вдоль Ла-Манша, буйным мартом, тащит груз британец валкий, залепивший грязной солью и трубу свою, и тросы. [124]
Он хранил ее фотографию в бумажнике вместе с фотографией Марли, но бумажник пока не нашелся. Джексону хватило бы одной черты — карих глаз с длинными ресницами, красивого прямого носа, изящного уха, — однако нормальный портрет не складывался. Получался Пикассо, а не Вермеер. Надо было изучать Тессу пристальнее, чаще фотографировать, но она стеснялась и, едва замечала объектив, заслоняла лицо рукой и смеялась: «Нет-нет-нет! Я ужасно выгляжу». Она никогда не выглядела ужасно — даже поутру, только проснувшись, она казалась совершенством. Трудно поверить, что из всех мужчин на земле она выбрала его. («Очень трудно», — соглашалась Джози.)
Объективный, искушенный голос говорил Джексону, что его облапошила любовь, еще не закончились пьянящие весенние деньки отношений, когда в саду сплошные розы и цветенье. Любовь, как роза, окровавлена. Нет, не то. Красная. Любовь как роза, роза красная. [125]
— Зелен ты еще, — сказала Джулия. — И суждения твои зелены.
— И что же сей идеал между женщин в тебе нашла? — спросила Джози. — Ну, кроме денег.
— Так сколько же ей лет? — спросила Джулия в нарочитом ужасе.
— Тридцать четыре, — здраво ответил Джексон.
— Да ты ее из колыбели умыкнул, — сказала Джози.
— Фигня на постном масле, — ответил Джексон.
— Ты в курсе, что влюбленность — форма безумия, да? — спросила Амелия. («Значит, у нас, вероятно, folie à deux», [126] — расхохоталась Тесса, когда он ей рассказал.)
Амелия некогда (страшно вспомнить) была влюблена в Джексона. Надо позвонить Джулии, узнать, как прошла у Амелии операция. А вдруг она умерла? Джулия будет безутешна. У кровати стоял телефон, но для звонков нужна кредитка, а кредитка в бумажнике. Если у него бумажник Эндрю Декера, значит, у Эндрю Декера — бумажник Джексона? Бумажник Эндрю Декера был почти пуст — старые водительские права, десятифунтовая банкнота. Путешествует налегке. Может, он тоже где-то в больнице?
Фотография в бумажнике — единственный портрет Тессы, что у него был; снят на Джексонову камеру одним из случайных свидетелей их поспешной свадьбы, и хотя условия благоприятствовали, она все равно пыталась отвернуться от объектива. А теперь и этого снимка нет. Ни бумажника, ни «Блэкберри», ни денег, ни одежды. Рожден нагим, возрожден нагим.
— Мы же почти друг друга не знаем, — сказала она, когда он сделал предложение.
— Ну а брак на что? — спросил Джексон, хотя его брачный опыт скорее доказывал обратное: чем дольше они с Джози были женаты, тем меньше понимали друг друга.
Тесса не взяла его фамилию — не «видела себя» миссис Броуди, сказала она. Джози, выйдя за него, фамилию тоже не сменила. Последняя известная Джексону «миссис Броуди» — его мать. Сестра Джексона, девица во всех смыслах старомодная, говорила ему, как ей не терпится выйти замуж, выкинуть девичью фамилию и «стать миссис Кто-Нибудь-Другой». Вот кем она была — барышней, девицей, «хранила себя для мистера Идеального». Вокруг вечно увивались мальчики, но к тому дню, когда ее изнасиловали и убили, постоянного парня еще не завелось. У нее в комнате был ящик, ее маленький сундучок, где аккуратно лежали кухонные полотенца, расшитые салфетки и столовые приборы из нержавейки — она копила вещи, добавляла по одной в месяц. Ради будущей жизни, которой не было. Все это так далеко теперь — не только Нив, вообще девушки, что копят вышитые салфетки и нержавеющие приборы. Где-то они теперь?
Люди обычно таскают по жизни пару фотоальбомов, но в квартирке Тессы в Ковент-Гардене он не нашел ни одного ее портрета. Ее родители погибли в автокатастрофе, но в квартире — ни единого признака того, что они хотя бы существовали. Никаких памяток из детства, вообще никаких сувениров из прошлого.
— В прошлом я живу на работе, — говорила она. — А моя жизнь пусть будет в настоящем. К тому же Рёскин [127] говорит, что всякий прирост имущества обременяет нас усталостью, и он прав.
Красилась она по-спартански, что было приятно, особенно после Джулии, склонной к рококо, — на эту тему она однажды прочла Джексону занимательную лекцию, в которой неким образом фигурировал секс (Джулия; типично). Джулия была гораздо образованнее, чем позволяла тебе думать. Тессу бы она ошеломила, будь они знакомы. А так Тесса относилась к ней равнодушно — «твоя бывшая», ни интереса, ни ревности (а если б она знала про ребенка?). Было в Тессе что-то нейтральное — это освежало. Подумать только: он считает, что «нейтральная» — привлекательное описание женщины. Вот тебе и на.
Они знакомы четыре месяца, из них женаты два. Джексон был помолвлен с Джози два года с лишним — его опыт не доказывает, что долгое ухаживание — залог долгого брака. («Я считаю, мы были женаты достаточно», — сказала Джози.) Однако внезапная, импульсивная женитьба на Тессе очень для него нехарактерна.
— Вот и нет, — сказала Джози, — ты всегда был женолюб из женолюбов.
— Вот и нет, — сказала Джулия, — ты только и мечтал на мне жениться, и представь, какое вышло бы стихийное бедствие.
Распутен я и похотлив — не в силах жить без жены. Он не был ни распутен, ни похотлив (во всяком случае, предпочитал так думать), но брак всегда представлялся ему идеальным состоянием. Эдемом, потерянным раем.
— Ты, вообще-то, в браке не очень хорош, — сказала Джози. — Ты только думаешь, будто хорош.
— Ты волк-одиночка, Джексон, — сказала Джулия. — Просто не можешь это признать.