— Буду счастлив.
Я допил свой джин с тоником. Художник открыл шкаф, выволок оттуда мольберт с картиной и снял с нее тряпку.
Это был кусок холста с разбросанными по нему разноцветными кругами и пересекавшими их красными и оранжевыми зигзагами. Я внимательно рассматривал картину. Она очень походила на связку воздушных шаров, поднятых в воздух шквальным ветром, причем молниям каким-то чудом удавалось миновать шары. Я попытался придумать ей название.
Та картина называлась «Восход над Сахарой», а эту можно было назвать «Гроза над карнавалом».
Я отступил на шаг, потом придвинулся ближе, затем склонил голову набок. Через минуту я кивнул.
Даттон не мог дождаться, когда я выражу свое мнение, и опередил меня.
— Она называется «Вдохновение», — выпалил он. — Вдохновение выражено через эти яркие вспышки, прорезающие зигзагами круги, которые представляют собой различные мысли, проносящиеся в мозгу художника.
Я выждал добрых пять секунд, прежде чем сказать что-то. Я видел, что Даттон с лихорадочным нетерпением наблюдает за мной.
Наконец я произнес только одно слово:
— Великолепно!
Лицо Даттона сияло. Он схватил мою руку и прижал к своей груди:
— Биллингс, вы единственный человек, который способен по-настоящему оценить произведение искусства.
Я еще посмотрел на «Вдохновение», затем торжественно проговорил:
— Кажется, я нашел человека, способного сделать это!
— Что сделать? — полюбопытствовал он.
— Написать картину, которая произведет фурор в современном искусстве.
Даттон вопросительно уставился на меня.
Что за картину? — заикаясь, выдавил он.
— Конфликт, — заявил я.
Он прищурился.
— Главной бедой сегодняшнего мира является конфликт. Неразрешимые противоречия между народами приводят к войнам. Конфликты между отдельными людьми делают жизнь подчас невыносимой. Иден вступают в противоречие с другими идеями, и гениальные открытия предаются забвению, — продолжал я с нарастающим пафосом.
— Как выразить это в живописи? — задумчиво сказал он.
Я перешел к сути вопроса:
— Вам знаком звук, возникающий, когда новичок берется в автомобиле за переключатель скоростей? Шестеренки сцепляются и начинают скрежетать и стучать.
Даттон кивнул.
— Найдите живописное выражение для этого звука и назовите картину «Конфликт».
Он отступил назад и во все глаза смотрел на меня.
— Это можно сделать, — убежденно втолковывал я. — Только у нас должен скрежетать цвет. Положите яркий красный цвет рядом с зеленым, и это окажет такое действие на зрителя, которое оказывает на слух скрежет шестеренки. Получится картина, которая будет дисгармонировать с нервной системой человека, и вы дадите ей название «Конфликт».
— Боже мой! — взвыл Даттон с благоговейным восторгом. — Это можно сделать!
— Вы можете сделать это. — В знак преклонения перед гением живописи я склонил голову. — Вы.
Мне показалось, что он сейчас расцелует меня.
В разговор вступила Кэролайн:
— Лучше поинтересуйся, Горас, сколько мистер Биллингс запросит за эту идею.
— Ничего! — решительно сказал я. — Я не художник.
У меня просто появляются удачные идеи, и моими слабыми силами я стремлюсь внести вклад в искусство!
Даттон стиснул меня в объятиях. Потом он закрыл «Вдохновение» тряпкой и потащил его в шкаф.
— Я могу сделать это! Это самая блестящая идея, которую мне когда-нибудь приходилось слышать. Я так напишу конфликт, что он со страшной силой ударит по глазам зрителя. «Конфликт»! Блестящая идея!
— Я человек с ограниченными средствами, — продолжал я, — поэтому не могу гарантировать, что именно я куплю ее, но уверен, что она произведет сенсацию.
Я кое-что понимаю в рекламе, и, думаю, мне удастся привлечь к вашей работе внимание критики.
Даттон подошел к столу и налил нам еще джина, щедро наполнив стаканы. Мы снова чокнулись и выпили.
Спустя некоторое время я сказал:
— Мне хотелось бы посмотреть и другие ваши картины и познакомиться с художниками, которые являются последователями вашей традиции.
— У меня нет последователей, я ни на кого не влияю.
— Не может быть! — изумился я. — Любой человек, который видел ваши картины и понимает живопись, сразу замечает, что в вас что-то есть! Сила! Экспрессия!
Зрелость!
Кэролайн сказала задумчиво:
— Может быть, Джордж, Горас.
— Кто этот Джордж? — спросил я.
— Джордж Кэдотт, — ответила Кэролайн, — мой двоюродный брат. Он немного пишет, и я знаю, что он высоко ставит талант Гораса.
— Пожалуй, да, — не слишком уверенно подтвердил Горас.
— Где я могу найти Джорджа Кэдотта? — небрежно поинтересовался я.
— В данный момент с ним нельзя встретиться, — с сожалением вздохнул горе-художник.
— Печально.
Мы выпили еще джина и на том прикончили бутылку. Я спустился и купил еще одну в магазине на углу.
Постепенно Горас накачался. О Кэролайн этого нельзя было сказать. Она знала меру и время от времени поглядывала на меня настороженно и испытующе.
Даттон подошел к телефону. Его язык заметно заплетался.
— Междугородный разговор, — заявил он телефонистке. — Говорит Горас Даттон, номер Лейквью 6—9857.
Мне нужно поговорить с Джорджем Кэдоттом, «Роудсайд-мотель» в Вальехо. Не знаю, в каком номере он остановился, но он зарегистрировался там…
— Не под своим именем, Горас, — напомнила Кэролайн.
— Подождите минутку, верно, — сказал он. — Черт возьми, под какой же фамилией он записался? Подождите, я попробую вспомнить…
— Он не сказал нам фамилии, — снова вступила Кэролайн.
— Нет, сказал! Мне сказал. А, вспомнил! Чалмерс, Джордж Чалмерс!
Ответа пришлось подождать пару минут. Не теряя времени зря, Даттон потянулся за стаканом и выпил еще.
Потом он отставил стакан, и его лицо оживилось.
— Хэлло, Джордж, старина! Ты знаешь, что произошло? Я продал «Восход над Сахарой» и наконец-то встретил настоящего знатока живописи. Поверь, он способен распознать талант в человеке… Подожди, Джордж, старина. Я знаю, ты просил звонить тебе только в случае крайней необходимости, но это именно такой случай.