До грехопадения оставались сущие мгновения. Катерина уже была раздета и лежала в позе готовой к потрошению курицы на роскошно взбитой кровати, Ахичевский тяжело дышал сверху. Готовясь к неизбежному, Катерина поглядывала на себя и Петра в огромное зеркало на стене, вяло думала о том, до чего же все это по-свински выглядит даже с самым авантажным мужчиной, соображала, сумеет ли как следует застегнуть потом крючки на платье, и время от времени извергала из себя страстный стон. Внезапный удар грома потряс весь дом, пламя свечей задрожало, в открытое окно ударил, дернув кисейную занавеску, порыв ветра… и тут Ахичевский вдруг тяжело опустился на подушку. Катерина резко поднялась на локте, взглянула в лицо лежащего рядом мужчины. Он спал. На всякий случай Катерина проверила его дыхание. Оно было ровным и спокойным.
– Спасибо, господи, – мрачно произнесла Катерина, встала и начала одеваться. Нужно было торопиться.
С той минуты, как Ахичевский показал ей сейф, у Катерины возникла дикая мысль справиться с «медведем» самой, без Валета. Она знала, что жена Ахичевского – ровесница Анны, об этом упомянул между двумя бокалами шампанского сам Петр Григорьевич несколько дней назад. Стало быть, год рождения у них один, пятьдесят шестой… Тысяча восемьсот пятьдесят шестой… Один – восемь – пять – шесть… А вдруг пройдет?!
– Только попробовать! – пообещала в зеркало самой себе Катерина. И устремилась в кабинет Ахичевского.
Там было темно, и Катерине пришлось возвращаться за свечой. Торопясь, она прихватила весь тяжелый канделябр, и это оказалось к лучшему: в комнате с занавешенным окном сразу же стало светло как днем. Сейф черной громадой стоял в углу. Катерина обогнула стол и приблизилась к нему. Как живого погладила по холодному металлическому боку:
– Медведь-медведь, отдай денежки по-хорошему…
«Медведь», разумеется, молчал. Катерина пожала плечами и медленно, с нажимом передвинула первую шашечку замка. Вторую. Третью. Четвертую. Ничего не произошло. Катерина, скрывая от себя самой подступившее разочарование, без особой надежды потянула за массивную ручку – и та неожиданно подалась. Графиня Ахичевская действительно была ровесницей куртизанки Анны Грешневой.
– Ну дура-ак… – пробормотала Катерина. И придвинула поближе канделябр, чтобы удобнее было потрошить внутренности «медведя».
Первой девушка вытащила довольно большую, вполаршина в поперечнике, окованную серебром шкатулку, которая оказалась заперта. Она была такой тяжелой, что Катерина сразу подумала о драгоценностях графини. Отодвинув шкатулку в сторону, девушка снова нырнула в сейф и извлекла три увесистых пачки ассигнаций. Пересчитывать было некогда, она расстелила на письменном столе свою персидскую шаль, положила на нее шкатулку, деньги, опять полезла в сейф и извлекла стопку каких-то бумаг. Перелистав их, Катерина ничего не поняла в казенных фразах, но на всякий случай кинула и бумаги поверх шкатулки, завязала шаль узлом и с трудом, шепотом чертыхаясь, поволокла награбленное из кабинета.
За окном уже бушевала гроза, ветер метался по саду, трепля и выворачивая листья деревьев, парусом надувал занавеску. Катерина, испугавшись, что шум разбудит Ахичевского, торопливо притворила окно, сунула в сумочку бутылку с «малинкой»… и, нащупав что-то в ридикюле, села прямо на стол. Подумала и вытащила большой «смит-и-вессон».
Пистолет принадлежал Валету, и девушке стоило больших трудов упросить любовника отдать ей оружие на время операции. Он уверял, что это вовсе ни к чему, что с пистолетом нужно уметь обращаться, что Катерина, если начнет стрелять, то в лучшем случае промажет, а в худшем – подстрелит сама себя. Но Катерина настояла на своем, и сейчас, сжимая во вспотевшей руке тяжелый пистолет, она медленно подошла к постели, на которой лицом вниз спал Ахичевский.
О том, сможет ли она выстрелить в спящего человека или нет, Катерина даже не задумывалась. Никаких сомнений у нее не было. И мысль об этом появилась у девушки с самого начала, сразу же, как она услышала скрипучий голос жены Ахичевского в модном магазине. Беспокоилась Катерина лишь об одном: удастся ли ей сделать смертельный выстрел? До сих пор стрелять из пистолета, да еще такого тяжелого, девушке не приходилось. Мельком она подумала, что, может быть, не связываться со «смит-и-вессоном», а попросту ударить Ахичевского по голове канделябром или пресс-папье из кабинета. Но это показалось ей еще более ненадежным, и Катерина, приставив вороненое дуло к черноволосому затылку, глубоко вздохнула, опустила палец на курок… и внезапно отлетела в сторону, отброшенная мощным ударом сзади. Пистолет, вылетев из руки, с грохотом упал на пол. Катерина вскочила как кошка; даже не посмотрев на того, кто ее ударил, метнулась к окну, схватилась за подоконник… и замерла, остановленная чуть слышным свистом. Медленно обернулась. За ее спиной стоял Валет.
– Ты откуда? – изумленно спросила она, от неожиданности даже не рассердившись. – Я тебя не звала, все сама сделала…
– Зачем? – не отвечая ей, Валет резко кивнул на простертого на постели Ахичевского. – Я спрашиваю, зачем грохнуть собралась? Из-за сеструхи своей?!
Катерина, внезапно утратив способность говорить, молча кивнула головой.
– Рехнулась?! Было б за что! И я дурак, что машинку тебе сунул… От говорил мне батька, что все бабы дуры и для дела не годятся…
Она не могла даже возражать: в горле стоял ком. Неудача с пистолетом разом отняла силы, холодное напряжение, не отпускавшее девушку весь вечер, ослабло, и Катерина почувствовала себя выпотрошенной и измученной. Валет, моментально почувствовав перемену в подружке, умолк, шагнул к ней, взял за плечи, два раза сильно тряхнул.
– Держись, Катька, уж все! Тикаем! Где слам?
– Вон… в шали.
Валет поднял узел, присвистнул:
– Густо… Рыжье?
– Наверное… Я сейф открыла.
– Сама? – поразился Валет. – Как?!!
– Он мне цифры назвал.
– Прямо сам?! Да-а… таких и вправду стрелять надо… Лады, линяем по-скоренькому, пока голубь наш не встрепенулся… Не мацал он тебя?
– Не успел… Твоя «малинка» сработала. – Катерина, путаясь в подоле падающего с плеч платья, едва поспевала за шагающим по коридору Валетом. Шел он легко и быстро, словно не нес тяжелый узел, в который еще засунул столовое серебро и часы Ахичевского. У дверей кабинета Катерина остановила подельника, тенью метнулась за тяжелую дверь и через несколько минут снова появилась оттуда.
– Теперь – все. Бежим!
– Забыла, что ль, чего?
– Да.
Посмотрев в ее лицо, Валет не стал больше ни о чем спрашивать и торопливо пошел к выходу. А она напоследок еще раз заглянула в кабинет, чтоб убедиться, что листок веленевой бумаги с размашистой, украшенной несколькими кляксами надписью «За Аню, сволочь!» лежит на видном месте, и лишь после этого, по-деревенски подоткнув подол «заката в Палермо», помчалась по темной галерее вслед за подельником.
Сад уже поливало дождем, старые каштаны шумели, раскачиваясь под резкими порывами ветра, несколько прошлогодних сухих листьев, промчавшись по воздуху, мазнули Катерину по лицу. Придерживая одной рукой юбку, а другой защищая голову от хлынувших сквозь ветви деревьев струй, она бежала босиком (туфли так и остались в спальне) за высокой фигурой Валета, маячившей уже у выхода из парка. Прическа Катерины давно растрепалась, и волосы перепутанной массой мотались по спине и обнаженным плечам. Страшный удар грома вдруг потряс сад, вспыхнула синяя ветвистая молния, осветив неживым светом каждую мокрую травинку, и хлынуло как из ведра. Катерина кинулась бежать опрометью, с ужасом подумав, что такой грохот не только спящего – мертвого разбудит. Впереди, за оградой, уже видны были спины лошадей и мокро блестящий верх пролетки. Катерина подбежала к экипажу – и сразу же жесткие, сильные руки втянули ее внутрь, послышался дикий крик извозчика: «Пошли, холеры дохлые, ну-у-у!!!» – пролетку тряхнуло, и она полетела.