— И вам не вертеться.
Дверь за Мартемьяновым закрылась. Марфа тяжело села за стол, задумалась, сдвинув брови. Неожиданно засмеялась, вздохнула и, все еще улыбаясь, придвинула к себе нож и огромную миску с картошкой. Снег за окном повалил гуще, фонарь погас, и голубой клин света на снегу растаял.
Среди ночи Софья снова очнулась от страшного сна. Прежде ее никогда не мучили кошмары, но с тех пор, как два месяца назад в гостиной сестры она неожиданно столкнулась с Черменским, ее стал преследовать один и тот же сон. Софье виделось то давнее, холодное, ветреное утро, когда она вышла из ворот родного дома с единственным желанием — кинуться в реку. Она отчетливо видела, как идет через скошенный луг, через мокрый, облетевший березняк, через сумрачный, затянутый седым туманом ельник, поднимается на обрывистый берег Угры… и там, спиной к ней, глядя в свинцовое октябрьское небо, в котором носятся чайки, стоит Владимир.
«Владимир! Владимир Дмитрич!» — кричит во весь голос Софья, но Черменский не оборачивается. Она пускается к нему, мокрая трава путает ноги, Софья спотыкается, падает, снова вскакивает и бежит, бежит…
«Владимир Дмитрич!!!»
Он оглядывается наконец. Софья бросается к нему, протянув руки, но Владимир улыбается и отходит в сторону. Она видит прямо под собой черную, стылую, покрытую рябью воду реки, отшатывается, но поздно. Земля уходит из-под ног, и Софья, крича, летит в этот мрак и холод, за которым — ничего, пустота и тьма.
— Соня! Христа ради! Проснись, не кричи так! Марфу кликнуть?!
Софья торчком села на кровати, открыла глаза. Вокруг — темнота. Ни обрывистого берега, ни черной воды, ни Черменского… Судорожная дрожь сотрясала все тело, по спине, по вискам бежал холодный пот, от рыданий перехватило горло.
Рядом — торопливое копошение, чирк спички, бьющееся пламя свечи. Вскоре оранжевый огонек успокоился, загорелся прямо и ровно, на стол и постель лег круг света, и Софья, немного пришедшая в себя, увидела встревоженную физиономию Федора.
— Соня, да что ты? Привиделось чего? Воды принесть?
— Не… не надо… — едва смогла прошептать она, падая на подушку. — Ляг со мной, пожалуйста, мне страшно.
Мартемьянов тут же растянулся рядом, и, лихорадочно забившись ему под мышку, Софья с головой укрылась одеялом. Говорить она не могла, Федор тоже молчал, поглаживал, едва касаясь, ее спутавшиеся волосы. От любовника по-прежнему пахло дегтем, табаком и лошадиным потом, плечо его было жестким и горячим, как натопленная печь. Все это было знакомо, привычно, и понемногу Софья перестала дрожать.
— Прости… Напугала тебя?
— Давно такое с тобой, Соня? — не ответив, спросил Федор. — Раньше-то, кажись, не было.
— Может, и было, я не помню. Все нервы… Будь она проклята, эта премьера, я уже еле на ногах держусь, впору в самом деле отказаться.
— Так откажись, Соня, — помолчав, посоветовал он. — Я в твои дела, знамо дело, не полезу да и в опёрах этих не много понимаю… только стоят ли они того, чтоб так-то мучиться? Марфа вон жалуется, что ты по восемь раз на дню реветь принимаешься, да и я вижу, что ты совсем с лица спала. Уж и по ночам кричишь, как кликуша, дело это разве?.. Откажись, пущай другие поют… А мы с тобой, коль пожелаешь, за границу поедем. Хочешь, и в твой Неаполь вернемся, уж там тебе вроде все хорошо было.
Софья невольно содрогнулась, вспомнив, как ей пришлось петь в неапольском театре «Травиату». Как раз в тот вечер она нашла в бумагах Федора адресованные ей письма Черменского. До сих пор, три года спустя, Софья не могла спокойно вспоминать об этом. Как она тогда пела спектакль, как держала голос, как умудрилась ни разу не сорваться, не подвести партнеров, ни с одним из которых и не репетировала толком, — одному богу известно. И на другой же день, бросив все, никого не предупредив, она уехала с Федором в Россию. Может, зря, в который раз подумала Софья. Наверное, следовало остаться, петь у сеньоры Росси, та обещала выгоднейший контракт и после блистательной премьеры «Травиаты», конечно, сдержала бы слово. Она, Софья, была бы сейчас независимой, свободной, пела б в прекрасном театре, где никто не заставлял бы ее в партии Татьяны стоять неподвижно, как придорожная верста, со сложенными руками, и держать до посинения верхние ноты там, где нужна драматическая игра. Почему она очертя голову кинулась в Россию? Все просто. Потому что там был Владимир. Владимир, который когда-то признавался ей в любви на клочках бумаги и просил ее руки. Что толку обманывать саму себя, выдумывая несуществующие причины… Пусть все кануло в прошлое без возврата, пусть ничего и не было, кроме нескольких опоздавших писем, пусть теперь он считает, что графиня Софья Грешнева так же продажна, как проститутки с Хитрова рынка, что она позарилась на мартемьяновские миллионы… Пусть так, но из бестолкового сердца не ушло ничего, и стоило встретиться с Владимиром случайно в гостиной Ани, чтобы ясно и четко осознать это.
— «А счастье было так возможно, так близко…» — вспомнила Софья строки из последней арии Татьяны. Забывшись, она прошептала их довольно громко и очень удивилась, когда плечо Федора напряглось под ее рукой.
— Соня?..
— Да? — опомнилась она. — Прости, я… Это моя заключительная ария, где Татьяна прощается с Онегиным навек. До сих пор не понимаю, как ее правильно спеть… Прости, но сейчас я никуда не поеду с тобой. Я не могу подвести Альтани, партнеров по сцене, да и Москва ждет премьеры. Поезжай пока один.
— Плохо тебе со мной, Соня? — вдруг спросил он. — Совсем худо?
Софья горько улыбнулась, в который раз убедившись, что обмануть Мартемьянова нельзя. И сказала правду.
— Не плохо. Но и не хорошо тоже. Ты не обижайся, мне ни с кем хорошо быть не может, так уж, наверное, суждено нам, Грешневым…
— Соня, ведь столько лет прошло, — помолчав, медленно произнес Федор. — Три? Аль четыре?
Софья не ответила, борясь со сдавившим горло рыданием, и Мартемьянов вспомнил сам.
— Четыре без малого. Четыре года ты с Черменским врозь. А до того одну ночь с ним на берегу реки высидела — и всё. И всё, Соня! Ни женой ты ему не была, ни невестой, ни зазнобой. Нешто не прошло до сей поры?
— Выходит, так, — сглотнув наконец стоящий в горле горький комок, подтвердила Софья. — Мне тебе лгать никакого резона нет. Я и сама рада бы избавиться, но…
Продолжать она не стала, и в комнате надолго повисла тишина. Свеча, замигав, заплакала прозрачными каплями воска, накренилась и погасла, комната погрузилась в темноту. Софья уже подумала было, что Федор заснул, когда рядом снова послышался его хриплый голос:
— Соня, ты же помнишь, что я тебя на волю пущал. Помнишь ведь? Сразу опосля того, как ты эти письма анафемские у меня нашла. Я ведь тебя силом-то держать не стал бы после такого. Только ты ж не ушла, отчего?
— Сама не знаю, — честно ответила она. — Марфа уверяла, что ты застрелишься…
— Хм… Марфа?.. — озадаченно проворчал Федор. — Вот, значит, кто мне заступником-то тогда был…