Федор что-то ответил, что — Софья не расслышала, но голос любовника показался ей недовольным. Она, нагнувшись, хотела снять боты, но тут же выпрямилась, поняв, что этого не нужно, что через несколько минут она уйдет отсюда навсегда и что по-другому быть уже не может. В душе вдруг разом стало спокойно и ясно. Софья глубоко вздохнула и быстро, словно в воду бросившись, вошла в кухню.
Федор сидел за столом, Марфа убирала посуду после обеда. Она первая обернулась на шаги — и, увидев лицо вошедшей Софьи, вдруг выронила из рук смятое полотенце.
— Господи, барышня… — пробормотала она, неловко наклоняясь и шаря рукой по полу. — Что стряслось-то? Нешто и от Половцева уволили?!
— Поди, Марфа, — спокойно сказала Софья, проходя мимо нее к столу. — Мне надо поговорить с Федором Пантелеевичем.
Она еще не закончила фразы, а Марфу уже как ветром сдуло, лишь полотенце осталось валяться у печи. Мельком Софья даже удивилась: как это Марфа с ее комплекцией умудрилась так стремительно выскочить из кухни. Подойдя, молодая женщина хотела было сесть за стол, но Мартемьянов сам поднялся ей навстречу.
— Уходишь, что ли, от меня, Соня? — глядя ей в лицо, очень спокойно спросил он.
— Да, Федор, — ничуть не удивившись и так же прямо посмотрев в его черные упорные глаза, которых она смертельно боялась четыре года назад, ответила Софья.
Мартемьянов странно усмехнулся. Отвел взгляд. Сделал несколько шагов по кухне, слишком маленькой для его огромной фигуры. Остановился у стены, спиной к Софье. Она долго ждала, глядя на него, но Федор молчал.
— Ты знал? Откуда? — наконец спросила Софья.
— Чего ж тут не знать? — хрипло отозвался он. — Какой год уж жду… Он, что ль, к тебе приходил?
— Нет. — Вздохнув, Софья подошла к окну, за которым сходились в небе легкие облака. Глядя на вербу под окном, всю затянутую зеленой дымкой молодой листвы, произнесла: — Я не должна была уезжать с тобой. Еще тогда, в Ярославле… Не должна была. Я только сейчас это поняла.
— Ну-у, Соня… Коли я начну вспоминать то, чего не должен был, — до Второго пришествия, поди, не кончу. Может… Может, погодишь еще?
— Больше не могу.
— Вот так даже? Что ж… К нему сейчас поедешь?
— Да.
Молчание — и внезапный грохот, смешавшийся с головокружительным ругательством: Федор ударил кулаком по стене так, что сорвалась с гвоздя посудная полка. Марфины миски и кружки со звоном посыпались на пол, брызнули осколки; гремя и прыгая, покатились медные кастрюли. Софья зажмурилась, уверенная, что следующий удар придется как раз ей по голове, но грохот и треск смолкли, и снова наступила тишина. Осторожно открыв глаза, Софья увидела, что Федор стоит у стола, оперевшись на него руками, и хрипло, прерывисто дышит. Подойдя, она тронула его за плечо.
— Останься, Сонька, ради бога… — не поворачиваясь, попросил он. — Да подумай, что будет, коль он тебя не захочет? Не хотел ведь до сей поры, с другой миловался… Да стоит ли он тебя, сукин сын?!
Софья промолчала, и Мартемьянов криво усмехнулся:
— Знаю, что думаешь. Коль он тебя не стоит, так я — тем более? Так, что ль? Ты не молчи, скажи…
— Не буду говорить. Это не так. — Софья прижалась к твердому, словно железному, плечу Федора, чувствуя всем телом, как он дрожит, и не зная, что дальше делать. — Не так, Федька, спасением души клянусь. Мне хорошо с тобой было. Только я его люблю.
— Ну, а коли он все ж не захочет, Соня, что тогда?! — упрямо, не поднимая глаз, спросил он. — Вернешься? Соня, я ведь ждать буду, сколько снадобится… До самой смерти…
— Нет. Не вернусь, Федор Пантелеевич. Прости. — Софья потерлась лицом о его рубаху, вытирая бегущие по лицу слезы. — Помнишь, тогда, зимой, ты с меня слово взял, что не уйду не простившись? Я ведь только поэтому и пришла. Чтоб ты знал. И чтоб лихом не поминал. Ведь не чужие все же мы с тобой.
— Ты-то меня как поминать будешь? — Мартемьянов вдруг обнял ее, крепко, до боли прижав к себе, и Софья привычно уткнулась в его широкую грудь.
Где-то в глубине дома пробили часы. Из-за окна послышалось дребезжанье пролетки, с заднего двора закричал петух, затем почти сразу раздался слабый, приглушенный рокот, словно по камням протащили что-то тяжелое. «Это гром… Будет гроза», — подумала Софья. И, вздохнув, осторожно вывободилась из рук Мартемьянова.
— Прощай, Федор. Храни тебя господь.
Он не ответил, не поднял головы. Софья отвернулась от него и быстро, стараясь сглотнуть вставший в горле ком, вышла из кухни в сени.
Уже во дворе ее догнала запыхавшаяся, в сбитой набок косынке Марфа.
— Барышня! Господи, да куда ж вы?! Что там у вас гремело-то? Вы не позвали, а я сама сунуться побоялась… Он вас, варнак, не тронул, спаси бог?!
— Что ж ты плачешь? — Софья, обернувшись, взяла Марфу за обе руки, внимательно посмотрела в ее растерянное, залитое слезами лицо. — Ты ведь слышала всё? Слышала же?
— Вестимо… Еще б не слышала… — всхлипнула Марфа. — Да вы и сами вон ревете… Куда же вас понесло-то так, в одночасье? И без меня?! Вы обождите, Софья Николавна, я узел свяжу, ведь хоть чего с собой прихватить-то надо… И поедем с божьей помощью, первый раз нам, что ли…
— Не надо, Марфа. Ты… Ты, пожалуйста, оставайся здесь.
Рябое Марфино лицо вдруг побелело так, что Софья, всерьез испугавшись, что ее железная служанка вот-вот грохнется в декадентский обморок, схватила ее за локоть.
— Марфа, что с тобой?!
— Да что же… Что же это такое вы говорить изволите, Софья Николавна?.. Да куда ж это я вас одну-то пущу? — бормотала Марфа, прислоняясь к жалобно заскрипевшему забору и недоверчиво всматриваясь в глаза Софьи. — Отродясь не было, чтоб вы без меня в бега кидались…
— Ну, а теперь вот будет. — Софья грустно улыбнулась. — Марфа, неужели ты думаешь, что я не видела, не знала? Ты же любишь его. И всегда любила.
— Окститесь, барышня, грех вам… — пролепетала Марфа, но Софья твердо оборвала ее:
— Оставайся, Марфа. И не вой как по мертвой, ведь не навек же расстаемся. Мне еще петь Татьяну у Половцева через неделю, стало быть, увидимся! Уж этой премьеры я, клянусь, не упущу!
— Господи… Барышня! Софья Николаевна-а-а!!! — Марфа взвыла в голос, навалившись всем телом на забор.
Софья, склонившись к ней, тихо сказала:
— Иди к нему, Марфа. Ради бога, ступай. Ты ведь знаешь, какой он… Не допусти его дров наломать, а то зимний-то загул нам с тобой счастьем покажется. А мне пора. Уже и так, боюсь, не успеваю.
— Барышня!.. — вскинулась Марфа, но черное платье Софьи уже мелькало на другом конце переулка, а вскоре донесся и ее голос:
— Извозчик, на Остоженку!
— Ой-й-й, и что ж это деется… — Марфа тяжело осела на землю, прямо в заросли молодых лопухов, закрыв лицо руками.