— Нет, весь полученный материал находится сейчас у меня, — возразил он. — Во время консультаций я дал самые незначительные детали по быту, а основной доклад должен сделать завтра. Обо всем, что касается… специфики ваших приключений, что относится к бытию, я спрашивал в самолете, где невозможно сделать качественную аудиозапись. Но безобидные рассказы записаны в других, нормальных условиях
— Понял. Я должен выкупить у вас компрометирующие меня факты?
— В какой-то степени — да.
— Господин шантажист! Я бы выкупил, но нет денег.
— Мне не нужны деньги.
— Значит, вы хотите знать, где я упал.
— Хочу знать, где и у кого вы лечились, — перебил козлобородый. — В современной медицине, в том числе и нетрадиционной, нет методик и лекарственных средств, чтобы за несколько часов заживлять огнестрельные раны, сильнейшие ожоги… А вы представляете, сколько людей на земле переживают страшные боли в ожоговых центрах?.. И нет способов остановить такой воспалительный процесс, который был у вас. По остаточным явлениям установлено, что вы были на грани тяжелейшего поражения мозга, а то и смерти. В любом случае должны лишиться слуха, а он у вас отличный.
— То есть, в оплату, вы в своем докладе убеждаете комиссию, что я не дурак?
— Мне очень важно, чтобы вы получили допуск к полетам.
Он был второй, кто жаждал его возвращения в строй, но Шабанов об этом промолчал.
— В принципе мне такая сделка нравится, — сказал он.
— И еще один момент: вы никому больше об этом не рассказываете, — предупредил Елынский.
— Понимаю, конкуренция!
— Я шел к этому много лет. А сейчас возле вас начнут виться люди, ничего не смыслящие в таких вопросах. Это дождевые черви, чуть брызнуло с неба — полезли отовсюду. Но ведь эти твари ползучие способны даже землю переваривать в дерьмо. И скоро переварят…
— Тут я с вами согласен, — Герман остановился и оперся на костыль, как на посох. — Но к сожалению, ничего существенного сообщить не могу. Разве повторить то, что сказал в бреду… Я тоже ошалел, когда увидел ожоги, раны. Часов пять прошло, а даже коросты нет, молодая, чистая кожа… Ничем не мазали, не нашептывали, ничего не привязывали. Если не считать компресса…
— Компресса?
— Ну да… Доктор сляпал большой спиртовый компресс и привязал к уху. Самый обыкновенный. Правда, я потерял сознание…
— Значит, был не простой компресс…
— Но пахло-то спиртом!.. И потом его больше не привязывали. Да, еще деталь: доктор опрыскал раны и ожоги из баллончика.
— А говорите, не мазали!
— Всего один раз!
— Вы же не знаете, что делали во время сна.
— Не знаю…
— Как шел процесс лечения? Проснулись и обнаружили, что все зажило?
— Нет, было два сеанса… Первый раз меня усыпили так же по-предательски, как вы, но я проснулся сам. Ноги зажили, а ухо еще болело… Второй раз просто отвели в палату и уложили…
— Опишите палату!
— Да обыкновенная, как в районной больнице, — пожал плечами Шабанов. — Только стены обложены плиткой, как в операционной, кровать посередине и окон нет.
— Приборы, оборудование…
— Ничего нет, голые стены. И я голый лежал на койке.
— Все это похоже на барокамеру?
— Что вы!.. Обыкновенная деревянная дверь, медная ручка… И даже не заперта.
Козлобородый стал чем-то недоволен, снова надел шляпу, засунул руки в карманы и некоторое время обиженно молчал.
— В бреду вы были откровеннее, — проворчал он. — Почему не говорите о самом главном? О своих сновидениях? Об ощущениях?
Оказывается, и об этом проболтался…
— Еще раз повторить? Но вы же слышали!
— Я слышал бред, набор слов, несвязные обрывки фраз, — голос его стал требовательным. — Почему я должен расшифровывать ваши ребусы и строить догадки?.. Что-то бормотали про японцев, называли имена или какие-то заклинания… Что это?
— Упражнение для развития правильной дикции.
— Для дикции? При чем здесь дикция?
— Можно использовать для тренировки самообладания. Жили были три японца: Як, Як Ци Драк…
— Это я слышал! Хочу теперь услышать что-нибудь вразумительное, мы с вами договорились. Поймите, это в ваших интересах. Достаточно мне доложить комиссии о попытке суицида, и вы до конца своих дней распрощаетесь с авиацией.
«Вот так продают душу дьяволу», — отрешенно подумал Шабанов и вспомнил свою бабку-знахарку, которая наперечет знала всех, кто это сделал, и утверждала, что все они меченые и их довольно легко отличать от людей, душа которых принадлежит Богу. И это бабкино наставление, полученное с раннего детства, помогало Герману всю жизнь, и не однажды выручало. Важно было не пропустить самого первого впечатления о человеке, пусть сиюминутного, мгновенного — именно оно оказывалось самым точным и впоследствии обязательно подтверждалось. Когда началась перестройка, Шабаниха не отходила от телевизора и, тараща глаза, лишь руками хлопала.
— Ой, батюшки! Эвон какие лезут-то, гляньте! Одни сотоны! Что старые, что малые! Ой, принесут они беды! Надо скорей помирать, чтоб глаза не видели!
Шабанов еще спорил с ней, защищал «прорабов перестройки», как они себя называли, а бабка крестилась и тыкала пальцем в экран.
— Да глаза-то разуй, Германка! Этот же хромой, глянь, идет — припадает. А тот вон рыжий и шары пучит! И дедушка этот картавый — истинно бесноватый и бомбу сделал. Вот еще, смотри, со свинячьей рожей-то! Разве можно с эдаким рылом да на люди? И дед у него не сказки для ребятишек сочинял — народ расстреливал, сами говорят… Бог шельму метит!
Этот психотерапевт был точно меченый, или никогда в зеркало не смотрелся и своей козлиной бороды не видел. Иначе бы побрился, привел себя в порядок, прежде чем на глаза являться…
— В бреду вы упомянули о каком-то полете, — Козлобородый чувствовал себя хозяином положения, подчеркивал это и делал напрасно. — Излечение связало с путешествием, говорили, пахло свежескошенной травой, парились в бане, надевали чистое белье… Куда вы летали? Может, возили куда-то спящего? Вспоминайте!
— Летал в детство, — сказал Шабанов и пошел к своему корпусу. — Могу научить! Берешь тулуп, рукава натягиваешь на ноги, хватаешь полы руками и прыгаешь с крыши. Чем выше, тем лучше. Главное, верить, что взлетишь!
Товарищ Жуков в ту ночь вообще не пришел. Не оказалось его и на улице, когда после утренних процедур солдатики вышли с лопатами и метлами. Шабанов сразу же заподозрил, что таким образом аукнулась ему вчерашняя ночь; в военном госпитале и порядки были соответствующими, могли запретить прогулки, прописать постельный режим, еще какую-нибудь гадость сделать. Вообще-то посадить под замок резкого, взрывоопасного и находчивого кадета можно было лишь в одном случае: если это требовалось для реабилитации и допуска к полетам. В иных случаях он все равно бы вырвался или подал весточку, тем более, такое дело закрутили! Пусть уже поздно спаивать психотерапевта, наверняка сделал доклад на комиссии, но надо искать старые карты и хребет с названием Дангралас.