– И есть за что? – поинтересовалась Варька.
– Да вроде пока особо не за что…
– Молодец, морэ… Ну, а чего ты отворачиваешься? Твои дела. Живи так, коли в радость. Но только я тебя попросить хотела…
– О чем?
Варька отпила вина из стакана. Вздохнув, сказала:
– Мы сегодня в вашем городе поем, в парке. Народу будет много, знаю, что и цыгане явятся… Прошу тебя – не приходи.
– Это почему еще?
– Незачем.
– Ну, давай, расскажи, сестренка, куда мне ходить! – взорвался Илья. – Знаю я, чего ты беспокоишься: за Настьку боишься. Да не бойся, не полезу я к ней!
– Еще бы. Этого не хватало. Она ведь только в последний год понемногу успокаиваться начала, а раньше все тебя ждала. Как я в Москву приеду – вцепляется, как репей: «Где Илья, что с ним, как живет?» А я ей и рассказать-то ничего не могу, сама не знаю, где тебя носит. Настька мне не верила, обижалась, плакала… Впору было вовсе в Москву не приезжать. И только-только в этот год униматься стала… И замуж выйти мы ее наконец-то уговорили.
– Уговорили они… – процедил сквозь зубы Илья. – А вы ее-то спросили, ей этот князь нужен?
– Стало быть, нужен, раз замуж идет, – невозмутимо сказала Варька. – Настька – не телка летошная, ее на привязи не потянешь… И ты зря бесишься. Тоже ведь, по-моему, не один кочуешь. Ты себе такую жизнь сам выбрал. Лучше она или хуже – мне решать не с руки. Но к Настьке не лезь. Не мути ее, не трогай. Дай ей жить спокойно, мало она от тебя терпела? Отстань от нее, Илья. Хоть на это у тебя совести хватит?
– Хватит, – мрачно сказал Илья, не поднимая головы. – И не говори так со мной. Я знаю, тебе Настька роднее сестры. Но… ведь и я тебе не чужой? И ты лучше всех знаешь, как все было. А за Настьку не беспокойся. Не пойду я туда. И своих никого не пущу. Хоть бы вы сгорели все…
Варька молча погладила его по плечу. Очень хотелось отстраниться, но Илья сидел неподвижно, глядя на дрожащую вокруг бутылки лужицу красного вина. И когда час спустя Варька ушла, он продолжал сидеть так же, не выйдя даже проститься с сестрой. Провожать ее до города пошел Яшка, за ним увязались дети. Маргитка тоже куда-то делась, и во дворе стало непривычно тихо. День клонился к вечеру, пыльное стекло окна порозовело от закатного света. Нужно было вставать, идти заниматься обычными делами, но отяжелевшая голова не поднималась с кулаков, хоть убей.
Правильно, конечно. Незачем туда ходить. Еще не хватало попасться на глаза кому-нибудь из хоровых. Права Варька, он и не собирался никуда, но… Сжимая руками голову, Илья с горечью думал, что никогда, ни разу сестра не говорила с ним так. Словно не родня, словно он давно ей не брат. Он, конечно, святым никогда не был, всякое случалось… ну и что? Когда Варька на него смотрела такими чужими глазами? Будто не после пяти лет разлуки встретились. Искала, говорит… Зачем искала, вдруг со злостью подумал Илья. Чтобы сказать: «Не лезь к Настьке»? А то он без нее не знал! И не рвался никуда, и в мыслях не держал, и Маргитка пока при нем, так чего же ему дергаться? О чем жалеть?
Илья перевел дыхание, снова уткнулся лбом в кулаки. Шепотом позвал: «Настька…» и привычно представил себе жену в ее темном платье, с тяжелым узлом волос на затылке, со спокойной улыбкой. Когда было плохо, Илья всегда думал о Насте, представлял ее себе так же, как сейчас, иногда спрашивал о чем-то, иногда она даже отвечала, если дело было во сне или Илья был пьян. Но сегодня это не помогло. Сволочи, горько подумал Илья, навязали ей все-таки этого князя. Ведь не любила же она его никогда! Не нужен он ей был! Зачем же согласилась, зачем пошла? Не иначе Яков Васильич, перед тем как помереть, заставил!
Илья закрыл глаза. Криво усмехнувшись, подумал о том, что заставить Настьку что-то сделать против ее воли не удалось бы даже богу. Значит, сама захотела. Что ж… пусть. Значит, успокоилась. Значит, его, Илью, больше не ждет. Но отчего же он тогда сидит тут, как пес цепной на привязи, и не может встать и пойти в город, чтобы хоть посмотреть на свою же собственную жену? Почему нет, если ей все равно теперь?!
Да, все равно… И никто из московских не знает, почему они расстались. Как, какими словами Настька объяснила цыганам, что муж ушел с другой? Сколько дней, недель ей приходилось ловить на себе любопытные взгляды, отмахиваться от притворного бабьего сочувствия и молчать, молчать… И ждать его. Ждать, зная – не вернется, не придет. Варька сказала – до последнего года ждала. Почему же, отчего все так вышло?!
Внезапно Илья подумал о том, что Варька, скорее всего, расскажет Насте о встрече с братом. Да, расскажет непременно – чего ей скрывать? И Настька узнает обо всем. И об этих пустых пяти годах, и о болтаниях из города в город, и о его бестолковой, дурацкой жизни с Маргиткой, и о синяках на ее лице, и о ее взгляде затравленной кошки… И пусть знает, отчаянно подумал Илья, сжимая кулаки. Пусть знает, что он за все сполна заплатил и ни одного дня за эти годы счастлив не был. А то, может быть, Настька думает, что у него тут не жизнь, а мед с сахаром… Взвыть впору от такого сахара… но стоит ли? Позориться перед дочерью? Дать Маргитке похохотать вволю? Стервенеть от презрительного взгляда сосунка Яшки? Осталось теперь только сидеть одному в пустом доме, смотреть в стену… и понимать, что никто, кроме тебя самого, в этом не виноват. Так чего же теперь рваться с привязи, в чем каяться? Сиди и давись этой жизнью, пока не сдохнешь.
Илья поднял голову, взглянул в окно. Красное солнце уже висело над самыми крышами поселка, небо темнело. Выступление хора в Одессе, должно быть, скоро начнется… В парке, значит… Ну, так пусть покажут того, кто не даст ему, Илье Смоляко, пойти и посмотреть, на ком переженились его старшие сыновья! Илья резко встал и, не подняв упавшей табуретки, вышел из дома.
У ворот ему загородила дорогу Маргитка.
– Куда ты, Илья?
Он увидел ее полные слез глаза, помертвевшее лицо. Отвернулся, отстранил Маргитку с дороги.
– Пусти меня.
– Илья!!! – она сразу все поняла.
– Пусти, я вернусь…
– Дэвлалэ, так и знала… С самого начала знала… – Маргитка повалилась на землю, вцепилась в сапоги Ильи, хрипло, с ненавистью закричала: – К ней уходишь? К ней? Опять к ней?! Не ходи, Илья… Не надо, не ходи, ты не вернешься… Что ж ты, сволочь, делаешь со мной?! Илья, останься! Останься! Не ходи!
– Отвяжись от меня, дура! – заорал и Илья, отдирая ее руки от сапог и отбрасывая заливающуюся слезами Маргитку с дороги. – Сказал же, что вернусь!
– Илья! – Маргитка бросилась было за ним, но, споткнувшись, снова упала в пыль. Завыла низким, сдавленным голосом, колотясь головой о землю.
Илья ускорил шаг.
Южные сумерки наступили, как всегда, быстро. Когда Илья очутился на набережной Верхнего города, уже стемнело. Это была «чистая» часть Одессы. Набережная белела шляпками и платьями, кителями военных, целая толпа стояла возле духового оркестра, бравурно исполняющего венский вальс, от фонарей и иллюминации на тротуары ложились цветные пятна, порт вдали был весь усыпан огнями, по черной воде моря медленно двигалась искрящаяся громада «Святого Николая», курсирующего между Одессой и Севастополем. Дневная жара спала, и воздух был свеж от морского ветра. Сильно пахло какими-то душистыми цветами. Отчетливо слышались звуки оркестра, женский смех, перестук колес извозчичьих экипажей, свист мальчишек: казалось, половина города высыпала в этот теплый вечер на набережную. Из-за Молдаванки поднималась ущербная луна, рядом с ней растерянно мигала первая звезда.