– Скажи мне, это… Илья был? Брат мой был?
– Нет.
– Нет?
– Нет, нет, нет!!! – вдруг отчаянно выкрикнула Данка, и Варька невольно оглянулась на прикрытую дверь. – Да знала бы ты!..
– Скажи – и буду знать.
Данка закрыла лицо ладонями. Помолчав, заговорила снова, и по ее сдавленному голосу непонятно было – плачет она или смеется.
– Знаешь, если бы Илья, то не так обидно было бы. Я ведь его любила… Мне двенадцать лет было – а я его уже любила! Только он не захотел… Ну, бог с ним, я не навязывалась. Если б это он был – я бы так и сделала, как ты говоришь, сбежала бы из табора, и все. И своих бы всех не опозорила, и сама здоровее бы была. А то отец об меня весь кнут измочалил, через месяц только и поджило… Беда-то в том, что никого не было. Не было никого.
Сначала Варька непонимающе смотрела на нее. Потом нахмурилась, сказала, глядя в сторону:
– Знаешь, ты лучше совсем молчи. Не хочешь говорить – не надо, право твое, но и не ври мне.
– А я и не вру! – вдруг оскалилась Данка. Рывком выдернула из-за пазухи какой-то сверток, с размаху бросила его на стол:
– Вот! У сердца ношу, для памяти! Любуйся!
Варька протянула было руку – но Данка, опередив ее, сама неловко, дергая, размотала грязную тряпку и сунула Варьке чуть не в лицо скомканный лоскут.
– На! Гляди!
Варька взяла тряпку у нее из рук, расстелила на столешнице. Это был неровно вырезанный из нижней сорочки кусок полотна, весь испачканный какими-то бурыми пятнами.
– Это же кровь… – Варька растерянно подняла глаза. – Что это, девочка?
– Верно, кровь! – оскалилась Данка. – Моя!
– Но…
– Я сама это сделала. Через неделю, уже когда в Рославле была. – Данка медленно опустила руку на лоскут ткани, глядя на бурые пятна остановившимися глазами. – Понимаешь, цыгане, конечно, всякое там про меня кричали… но я-то, я сама-то знала, что чистая! Что ни с кем, никогда… Ни с Ильей, ни с кем другим. И сама все сделала. На постоялом дворе. Гвоздем.
Варька, задохнувшись, поднесла руку к губам. Данка снова искоса взглянула на нее, криво усмехнулась:
– Не поверишь, кровь фонтаном брызнула, я перепугалась даже. На три свадебных рубашки хватило бы.
– Больно тебе было? – только и смогла спросить Варька.
– Да… – Данка бережно свернула лоскут, снова спрятала его в тряпку, убрала за пазуху.
– Так что же это, выходит, Мотька…
– Сопляк ваш Мотька! – с ненавистью сказала Данка.
Лампа на столе вдруг замигала и погасла. Серый свет осенней луны из окна упал на лицо Данки. Варька молча смотрела на нее. Только ворох густых вьющихся волос, высыпавшихся из-под платка на худые плечи, напоминал прежнюю Данку. Откуда эти горькие морщины, затравленные глаза, которые словно и не улыбались никогда? И хриплый, срывающийся, как у древней старухи, голос? И искусанные в кровь губы?
– Что же ты молчала, девочка? Там, на свадьбе?
– Я молчала? – взвилась Данка. – Я молчала?! Да ты что, не слышала, как я тогда голосила?! Я же у него в ногах валялась, у него, у Мотьки… Христом-богом просила, чтобы послушал, только послушал меня! – Ее подбородок вдруг задрожал. Не договорив, Данка повалилась головой на стол. Острые плечи дрогнули раз, другой. Мелко затряслись.
– Он мне и договорить не да-а-ал… С перины – на пол, кулаками, ногами… Потом – к гостям выкинул… Я же совсем ничего понять не могла! Я же этой проклятой простыни и не видела! Знала же, что честная, и в мыслях не было посмотреть самой! Это потом оказалось, что она – чистенькая. И рубашка чистая. А я ничего не пойму, валяюсь на земле, реву… вокруг цыгане галдят… Потом и не помню ничего… обмерла, что ли… Нет, еще что отец бил меня, помню… Очнулась уже на берегу, головой в воде валялась, оттого и опамятовалась. – Данка вымученно улыбнулась, вытерла слезы. – Дэвлалэ, да зачем я тебе-то про это говорю… Все равно не веришь. Мне мать с отцом, муж, сестры не поверили, а уж ты… Я и не прошу. Спасибо и на том, что сразу из дома не выкинула. Утром, клянусь, уйду.
– Да подожди ты! – Варька тронула ее за руку. – Как же ты… одна?
– Да так… В Рославле недели две жила, потом – в Ростове. Там и придумала вдовой назваться. А что? Платком черным повязалась, и готово дело. Гадать ходила по дворам. На хлеб хватало. А потом вдруг наш табор в Ростов приехал. Я их как на базаре увидала – Корчу, Илью, Стеху, – обледенела вся! И домой не зашла – сразу прочь кинулась! Но уж весна подходила, полегче стало. Поехала в Тулу, там пожила. Потом – в Медынь, в Серпухов… Иногда у гаджэн, иногда у цыган жила. У цыган, правда, редко: страшно было. Все боялась – вдруг услышит кто про меня… Подолгу нигде не оставалась. Вот как совсем потеплело – в Москву подалась. Завтра в Ярославль поеду.
– Тяжело одной?
– Ничего, – коротко сказала Данка. И умолкла, уткнувшись острым подбородком в кулаки.
Луна ушла из окна, стало совсем темно. Варька снова зажгла лампу. Данка подняла голову, протяжно вздохнула.
– Ладно… Пойду я в Таганку. Прощай, Варька, не поминай лихом. Да этому вашему… Дмитрию Трофимычу не говори ничего. Видно, что хороший мужик. Уж как хочет, чтоб я в хоре пела… А мне только этого не хватало.
– Хватит, – с досадой сказала Варька. – Кто тебя гонит? Переночуешь здесь.
Данка посмотрела на нее, но ничего не сказала. Придвинула к себе стакан давно остывшего чая, медленно начала отхлебывать. Через край стакана внимательно, словно только что увидев, оглядела Варьку, ее вдовий наряд, черный платок.
– Шун… [32] А ты-то почему здесь… одна? Как тебя Илья отпустил? Или… – Она, внезапно изменившись в лице, опустила руку со стаканом, тот тяжело ударил дном о столешницу. – Дэвла, я и не заметила – на тебе же платок черный… Илья… он?!. Что с ним, господи?!
– Жив Илья, здоров. Не бойся. – Варька помолчала. – Я овдовела месяц назад.
– Ты?! Да когда же ты успела замуж выйти-то? – всплеснула руками Данка. – Кто же тебя взял?!.
– Мотька, – спокойно сказала Варька. Данка в упор, дико посмотрела на нее. Затем схватилась за голову и – засмеялась:
– Господи… Господи… дэвла баро… А как же… тебя-то он… Или тоже сказал – шлюха?! А может, у тебя – ворота? Ворота выездные?! А рубашку цыгане видели? Твою рубашку?! Или ты куриное сердечко раздавила?!
Она смеялась тихо, безумолчно, долго – до тех пор, пока Варька не встала с места и не влепила ей молча, одну за другой, четыре оплеухи. Икнув, Данка смолкла, опустила голову.
– Спа… Спасибо… Прости. Но… как же так вышло?
– Вот так. – Варька вернулась на место, вытерла ладонь о фартук, снова уставилась в окно. – Ему, знаешь, после этой свадьбы тоже не очень хорошо было. Взял меня с досады – я и пошла. Выбирать мне, сама понимаешь, не из чего было. А через два месяца их с Ильей на чужих конях поймали. Илью жена спасла, а Мотька умер.