– Я не воровка! Я ничего у этой женщины не украла! Я всю дорогу спала, у меня тоже кошелек из сумки вытащили! – отчаянной скороговоркой, захлебываясь и приложив обе руки к груди, тихо залепетала Диля, с надеждой заглядывая в лицо милиционеру.
– Ладно. В отделении разберемся. Попрошу на выход.
– В каком отделении? – изумленно моргнула Диля.
– Тебе какая разница в каком… Воровка! – злобно ощерилась потерпевшая, вставая с места. – Топай давай, чего расселась!
– Придется везти вас обеих в Октябрьское отделение, район-то Октябрьский… – задумчиво проговорил милиционер, скорее для себя, чем отвечая на Дилин вопрос.
Ей показалось, когда она пошла вслед за милиционером, что у нее совсем нет ног. Исчезли. А передвигается она чудом, плывет сама собой туда, куда ей указывают. И головы тоже не было. Вместо нее образовалось сплошное туманное изумление, а настоящая голова осталась где-то там, в другом пространстве, вместе с исчезнувшими ногами. Рядом резво шевелилась потерпевшая, открывала рот, взмахивала руками, рассказывая свою историю милиционеру, и он взирал на нее сверху досадливо и отчасти равнодушно, как на муху, отогнать которую в данный момент не представляется никакой возможности.
Потом Диля ехала в железной коробке машины, и очень мерзла спина, и трясло, и стучали зубы – не от страха и холода, а будто сами по себе. Потом были обшарпанный коридор, и такой же обшарпанный стол, и мелькание милицейской формы, и разговоры какие-то. Организм отключился полностью, ушел вслед за головой в изумление. Наверное, таким образом инстинкт самосохранения включился.
– …Женщина, вы что, не слышите меня? Я вам прямые вопросы задаю! Вы русский язык понимаете? Вам переводчик нужен?
– Переводчик? Зачем переводчик? – встрепенулась Диля и огляделась вокруг себя так, будто и впрямь только что вернулась из небытия. – Нет, мне не нужен переводчик…
– Вы видели, видели, как она вздрогнула? – заговорщицки потянулась головой к милиционеру тетка, словно хотела боднуть его слегка, привлекая внимание. – Точно они были в сговоре, точно! Я знаю, что говорю! Вы ее прижмите хорошенько, она все расскажет!
– Ладно, гражданочка, разберемся. Вы напишите вот тут и тут: «С моих слов записано верно». И распишитесь. И все. И можете идти. Заявление вы написали, протокол мы составили…
– А когда мою сумку найдут?
– Будем стараться, гражданочка. Завтра следователь придет, ему все материалы передадут. Идите.
Тетка нехотя поднялась со стула и, в последний раз испепелив Дилю взглядом, важно двинулась к двери. Потом обернулась, проскулила неожиданно высоким, невесть откуда взявшимся голоском:
– А меня домой кто-нибудь отвезет? Поздно уже, транспорт не ходит…
– Сейчас патрульная машина как раз по вызову на вашу улицу пойдет. Идите скорее, а то не успеете! – будто подтолкнул ее взглядом милиционер.
Потом, переведя глаза на Дилю, произнес устало и равнодушно:
– Теперь с вами разберемся, гражданка Салохова. Регистрации, как я понял, у вас на сегодняшний день нет.
– Нет. Уже нет, – грустно подтвердила Диля.
– И срок пребывания закончился.
– Да. Закончился.
– И разрешения на работу вы не оформляли. Теперь, стало быть, еще и на краже попались.
– Нет! Я ничего у этой женщины не крала! Честное слово! Я вообще никогда и ни у кого… Ни разу в жизни… Что вы…
Закипевшие в носу, в глазах, в горле слезы не дали ей договорить, да и ни к чему это было, наверное. Слишком уж у милиционера вышло наружу то самое выражение лица – особое. Никаких эмоций не отображающее, кроме, пожалуй, некоторой брезгливости к ее слезам и незаконному статусу мигрантки.
– Ладно. Все равно мне вас полагается задержать до выяснения обстоятельств.
– Каких обстоятельств? Я ничего не украла!
– Вот следователь придет, разберется и все выяснит. Может, и отпустит вас под подписку до депортации. А может, и административное выдворение оформит… Хотя это вряд ли. Это если ваше участие в краже личного имущества не докажут.
– Отпустите меня, пожалуйста… – коротко всхлипнув и понимая уже, что никуда ее не отпустят, в отчаянии прошептала Диля. – У меня ребенок у знакомых оставлен, он же меня потеряет, перепугается… Ну, можно мне хотя бы позвонить…
– Что ж, звоните. Это не воспрещается, один звонок можно хоть кому сделать, – вдруг ни с того ни с сего решил свеликодушничать милиционер, отыскивая среди ее вещей телефон. И было непонятно, что он имел в виду под этим «хоть кому». То ли не важно, русским является задержанный или таджиком, то ли все равно, какому абоненту этот звонок будет адресован.
Илхом сразу же взял трубку, после первого же звонка. Прокричал радостно:
– Эй, точик, ты где? Может, тебя встретить? Поздно уже!
– Илхом, я в милиции… – почему-то загораживая ладошкой трубку, сдавленно проговорила Диля.
– Где?!
– В милиции!
– Ай, как же так… Ну как же так, женщина, у тебя же регистрации нет, срока пребывания больше нет… Ай, женщина! Чтоб тебя! А как так получилось, точик?
Голос у Илхома был очень расстроенным, и снова захотелось плакать, но она сдержалась из последних сил, проговорила торопливо:
– Долго рассказывать, Илхом! Я не смогу тебе больше позвонить! Ты… Ты подержи у себя Алишера, ладно?
– Да без вопросов, точик…
– Ты… скажи ему, чтобы он меня ждал! Чтобы не волновался. Я… обязательно за ним приду… Обязательно… Он знает, пусть ждет меня!
– Ты только держись, точик. Плакать не надо. А за Алишера не волнуйся, пожалуйста. Если депортировать будут, без ребенка не имеют права. Ты им так и скажи! А я постараюсь что-нибудь для тебя сделать… Ты в каком отделении находишься?
– Кажется, в Октябрьском… Да, в Октябрьском!
Милиционер тут же вскинул на нее голову, посмотрел подозрительно, и Диля, вздрогнув, непроизвольно нажала на кнопку отбоя, быстро протянула ему телефон:
– Спасибо…
– Да не за что. Завтра следователю обязательно про ребенка скажите. Его надо будет в бумаги вносить, если миграционная служба распоряжение на депортацию оформлять начнет.
– А без него меня не отправят?
– Нет. Не отправят. – Он встал из-за стола, открыл дверь, прокричал в глубину коридора: – Василюк! Зайди!
Через минуту чернявый плотный милиционер Василюк, дожевывая что-то на ходу, вел ее по длинному коридору, гремя связкой ключей на спущенном с выпуклого пуза поясе. Открывая железную дверь с окошком, скользнул по ее лицу взглядом и отвернулся равнодушно, будто ее заплаканным лицом сильно разочаровавшись. Диля ступила за порог, огляделась. Дверь лязгнула у нее за спиной, закрываясь, и противный тошнотворный холодок, едва задержавшись внизу живота, начал подниматься кверху, парализуя остатки воли. Она стояла, не трогаясь с места, разглядывала почти равнодушно серое жалкое пространство, сплошь состоящее из двухъярусных железных кроватей, насыщенное запахами еды, немытого тела, тоски и тревожного ожидания.