Вечером Спиридон открыл тайник и выпустил своего пассажира. Глядя на измученного Бориса с раздутой щекой, капитан поцокал языком, отвязал от пояса фляжку и налил ему такой же стаканчик, как те, что пили они с Григорием Степанычем.
– Ну, господин хороший, ты теперь тоже моряк. Пей, это наша водка, греческая. Да сразу не глотай, во рту подержать надо.
Борис с сомнением взял в рот коричневую жидкость, рану обожгло огнем, а когда он от неожиданности проглотил, глаза вылезли на лоб: показалось, что он выпил стакан расплавленного свинца да еще к тому же в желудке разорвалась граната-лимонка. Спиридон смотрел на него, усмехаясь:
– Что, крепка водка? Какова наша жизнь, такова и водка. Привыкай: жизнь сейчас у всех крепко настояна.
Грек развеселился и протянул ему полкалача, несколько помидоров и сосуд с вином. После еды Борису стало лучше, безумно хотелось только курить. Спиридон отсыпал ему табаку и дал кусок газеты «Крымский курьер», выходившей в Симферополе. В газете было напечатано стихотворение местного рифмоплета, воспевающее Деникина. Борису достались такие строчки:
Деникин пришел, как мессия,
Над миром парит, как орел.
Его дожидалась Россия,
И вот наконец он обрел…
Что обрел Деникин, осталось неизвестным. Борис пожал плечами и свернул папироску. Лежа на тюках под небом, усыпанным крупными яркими звездами, Борис предался невеселым размышлениям. Его настораживало то, что слишком легко удался побег. Ведь Горецкий говорил, что они еще обсудят многие вещи, что Борис должен отдохнуть, выспаться. И тут очень кстати приходит Карнович, Борису помогают бежать. Фелюга стоит наготове. Да, но контрабандисты-то настоящие… Ну так и что же, они небось давно у Горецкого прикормлены, не зря Ахметку знают. А может быть, это ловкий ход? Выпустить его в Батум без документов и считай что без денег – почти все он отдал грекам, – а потом наблюдать за ним и смотреть, куда побежит? К англичанам ли, к туркам, либо вообще в советскую миссию? Только за каким чертом Борису делать у них у всех, ему в Крым надо…
В одном Горецкий прав: корни вчерашнего преступления, несомненно, в Батуме. Об этом говорит карточка, что Борис нашел в номере. Абсолютно точно, что потерял ее убитый, этот Георгий Махарадзе… Потому что под кроватью лежал слой пыли толщиной в палец, а карточка была абсолютно чистой, то есть попала туда недавно. Ладно, будем искать кофейню Сандаракиса, а там спрашивать Исмаил-бея, это единственная зацепка.
Звезды опускались все ниже и ниже, было такое чувство, что скоро небо сольется с морем и Борис поплывет в этой субстанции, разгоняя руками звезды, как светящиеся медузы…
Опять во сне встали перед ним дни его скитаний по охваченной пламенем Гражданской войны России.
Товарным поездом добрался Борис до станции Зерново. Дальше – Украина, дальше – Петлюра, а тут – красные, голод, а главное – там Варя. Он уверил себя, что она там, на юге…
Борис побродил вдоль путей, наткнулся на подозрительного красноармейца и от греха пошел на рынок. Там он потолкался среди продающих и покупающих, послушал разговоры… Около него остановился кривоносый бородатый мужик.
– Не надобно ли чего панычу? – спросил мужик вполголоса.
– Нет… – Борис нерешительно огляделся. – Мне ничего не надо покупать… а мне бы…
– Панычу треба до Украйны? – Мужик перешел совсем на шепот. – Мы это могем… Мы сами с Украйны будем…
Борис подошел к мужику вплотную и прошептал:
– Добрый человек, проведешь на Украину? Знаешь, как посты обойти?
– Знамо дело, – мужик радостно осклабился, – каждую ночь, почитай, ходим. Сто рубликов извольте, паныч, – и все будет в лучшем виде.
– Как же – я тебе деньги дам, а ты и сбежишь?
– Не извольте сомневаться, паныч, вечером с местечка в хлеба тикайте, подле дороги ждите, как меня завидите – выходьте. Туточки дадите мне пятьдесят рубликов, а как до места вас доведу – еще пятьдесят пожалуйте.
Борис прошатался по местечку до сумерек, стараясь не попадаться на глаза красным, а в сумерках спрятался возле дороги в высокой пшенице.
Когда стемнело, послышался скрип колес и на дороге показалась телега. Борис опасливо выбрался на дорогу, всмотрелся – возле телеги шел тот самый бородатый мужик, а на телеге сидело еще несколько.
– Здоров, паныч? – вполголоса окликнул Бориса знакомец. – Извольте гроши.
Борис протянул мужику деньги и пошел рядом с телегой. Шли молча несколько минут, потом с телеги донесся скрипучий голос:
– Зря ты, Матвей, паныча взял. Из-за него и нас красные постреляют.
– Типун те на язык, Васька! – вполголоса отругался провожатый. – Кажную ночь ходим, ни разу красным не попались!
– Прежде – не попадались, – проскрипел тот же голос, – а нынче – обязательно попадемся.
– Умолкни ты, окаянный! – Матвей в сердцах повысил голос. – Сглазить ты, что ли, хочешь? Всего-то версты три пройти, и обойдем все посты ихние!
– Умолкнуть? – ядовито проскрипел Васька. – А чтой-то я молчать должен? Ты-то с паныча гроши взял, вот ты и молчи, а мне ни жменечки не перепало, так я хоть покалякаю!
– Сволочь ты, Васька! – со слезой в голосе заговорил Матвей. – Что же ты, сволочь, делаешь? Мы же все через тебя пропадем! Я же тебя на телегу посадил и мешок твой взял, сам пешком тащусь – и тебе же еще и деньги плати?
– Не хочешь – не плати! – Васька заговорил нарочно громко, в голосе его зазвучала истерическая нотка. – А только точно тебе говорю – сегодня нас из-за твоего паныча красные постреляют!
Рядом с Васькой на телеге приподнялась чья-то голова, блеснули в темноте яркие белки глаз, женский молодой голос тихо произнес:
– Ты, шкура барабанная, только еще пикни – я тебе железом нутро-то прополосну!
Борис вгляделся: на телеге рядом с Васькой приподнялась молодая цыганка, в руке ее тускло отсвечивал в лунном свете нож.
– У, ведьма! – трусливо визгнул Васька, отодвигаясь от цыганки. – Креста на тебе нет, проклятое племя!
И в это мгновение впереди раздался самый страшный звук – звук передергиваемого затвора.
– Вот же ты сволочь какая, – вполголоса произнес Матвей, – накликал же Васька нелегкую!
Васька хотел было что-то сказать, но цыганка прижала нож к его боку и прошептала:
– Только пикнешь, шкура драная, зарежу и глазом не моргну!
Васька покосился на цыганку, поверил в серьезность ее слов и окончательно замолчал. Со всех сторон из пшеницы выступили солдаты.
– Кто такие, куда идете? – спросил комиссар-большевик в кожаной куртке.