Бог ли решил в этот раз позаботиться о жизни Бориса, либо же господину Вэнсу изменила его всегдашняя сноровка, но он на секунду выпустил из порезанной руки шелковый шнурок. Этой секунды Борису было достаточно, чтобы обернуться, вскочить на ноги и с размаху всадить широкий немецкий нож прямо Вэнсу в живот. Закаленная сталь вошла в человеческую плоть, мягко преодолевая упругое сопротивление.
Борис подержал в руках нож, потом отпустил его и оттолкнул от себя тело Вэнса. Тот упал на пол уже мертвым. Борис посмотрел на его лицо, на остатки грима, из-под которого выглядывали рыжие волоски, и отвернулся к Лизе. Она смотрела на Бориса открытыми глазами, в которых не было жизни. Она умерла.
Борис посидел немного возле девушки, потом прикрыл ей глаза, поцеловал в лоб и перекрестил. Он переложил ее на постель и закрыл покрывалом. Вряд ли англичане пригласят священника, но похоронят все же, не бросят так.
Затем Борис подошел к Вэнсу и посмотрел на свои руки. Вот этими руками он только что всадил нож в живого человека. Борис вспомнил это ощущение, когда нож мягко входил в тело. Он, Борис, стал убийцей…
И ничего, у него не случилось обморока, его даже не тошнит, как тогда в море, когда он пристрелил анархиста. Мало того, если бы понадобилось, он зарезал бы Вэнса еще раз, без колебаний.
М-да, очевидно, после смерти Лизы он стал другим человеком. Но сейчас некогда заниматься самокопанием. Плохо одно: Вэнс убит, а это была единственная связь с турками. И теперь Борис так и не узнает, кто же предатель, как имя турецкого агента, что служит в деникинской контрразведке. Хорошо было бы Вэнса допросить, но он не дал Борису времени.
Борис расстегнул сюртук на мертвом теле и вытащил из кармана бумажник. Так, английский паспорт на имя Морли, это он взял здесь, а вот и бумаги самого Вэнса. Удостоверение итальянского коммерсанта, тут что-то по-грузински. Среди множества визитных карточек и разных бумажек Борис нашел почтовую открытку. Написана она была по-русски, и это привлекло его внимание. Борис поднес открытку ближе к свету. Характерным, необычным почерком, с сильным наклоном влево на открытке было написано:
«Графиня прибыла третьего, наутро скончалась от инфлюэнцы. Завещание утеряно.
Кузен».
Внимательно рассмотрев открытку, Ордынцев нашел на ней почтовый штемпель Феодосии с датой четвертого августа. Очень интересно, открытка из Феодосии, отправлена четвертого числа. Именно тогда Бориса и взяли в контрразведку по подозрению в убийстве Махарадзе. Не следует ли читать открытку так:
«Махарадзе прибыл третьего, наутро убит. Список турецких агентов, что был при нем, пропал. Кузен».
То есть не Кузен, а имя человека, который служит в деникинской контрразведке и работает на Вэнса, то есть на турок. Очевидно, между Феодосией и Батумом у турок есть постоянная связь, но данный случай был неординарный, и агент воспользовался почтой, понадеялся на шифр. И действительно, если бы Борис не нашел эту открытку именно у Вэнса и не знал всей подоплеки, никому бы и в голову не пришли никакие подозрения. Подумаешь, старуха графиня скончалась! Эка невидаль! Сейчас в Крыму умирает столько старых графинь – хоть каждый день «Пиковую даму» ставить!
Как бы там ни было, эта открытка – единственное, что есть у Бориса, что можно предъявить Горецкому в Феодосии. Да, после смерти Лизы и Вэнса ему больше нечего делать в Батуме. Он вспомнил своего случайного собеседника в кофейне, который клянчил на косушку, и поморщился. Как бы не кончить тем же! Нет уж, он поедет в Крым. И разберется с Горецким, поможет ему найти предателя и этим снимет с себя подозрение в убийстве Махарадзе. А там займется поисками Вари.
Он открыл шкаф и обнаружил там военную форму, надо полагать, она принадлежала мистеру Морли. Френч был узковат в плечах, и рукава коротки, но в темноте авось никто не заметит. Зато бриджи пришлись впору – в бедрах Борис был узок, а поскольку бриджам положена была длина по колено, то и не видно было, что коротки. Борис надел еще чистые гетры, а ботинки и так у него были английские, форменные. Это оказалось очень удачно. Потому что обувь мистера Морли не подошла бы ему никак – несчастный задушенный переводчик имел маленькие, почти женские, ноги.
Борис сунул в карман френча бумажник Вэнса, свой «наган», а нож прикрепил к поясу. Жалко было оставлять такое отличное оружие, оно может ему пригодиться. Усмехнувшись, прихватил он и шелковый шнурок – на память. Бросив последний взгляд на тело Лизы, накрытое покрывалом, он осторожно приоткрыл дверь.
В коридоре по-прежнему никого не было, но голоса звучали близко. Вот пробежали несколько солдат, гремя ботинками. Борис дождался, когда они скрылись за углом, поглубже надвинул на лоб фуражку, которая тоже была маловата, и устремился следом. Поскольку от всеобщего переполоха все в миссии передвигались только бегом, вид бегущего офицера никого не удивил. На улице было совсем темно, Борис быстро миновал освещенные участки и скрылся за деревьями парка.
Вот показался каменный забор, белеющий в темноте. Забор был высокий, метра два высотой. Борис перешел на шаг и осторожно продвигался вдоль забора. Никакой колючей проволоки он наверху не заметил – англичане понадеялись на высоту забора, да и вообще были достаточно легкомысленны. Наконец Борис нашел то, что искал, – рядом с забором росло дерево, судя по шуршанию жестких листьев – магнолия. Она давно отцвела, сбросила белые цветы размером с тарелку и теперь отдыхала, дожидаясь следующего лета. Если бы такое большое дерево росло снаружи, англичане приняли бы меры, но поскольку магнолия росла внутри, никого не беспокоила ее близость к ограде.
Борис без труда взобрался на дерево, перебрался с него на забор и огляделся. Был виден вход, при нем – куча солдат, подъехали мотоциклисты. Очевидно, все были заняты отъездом грузинских представителей. Сочтя момент удобным, Борис повис на руках и спрыгнул на мостовую. Никто его не окликнул, и он пошел в сторону порта, выбирая улицы потемнее.
Долго блуждал он по городу. Прошло возбуждение от боя, и теперь Борисом овладела огромная усталость. К тому же смерть Лизы была на его совести. Разумеется, она сама хотела ему помогать, да и неоднократно давала понять Борису, что жизнью своей не дорожит нисколько, но все же точил душу Бориса настойчивый червячок: «Не уберег, не уберег…»
Боясь встречи с английскими солдатами, Борис пробирался к порту окольными путями, и к тому времени как он дошел до кварталов лавок и складов у самого моря, они все уже были пусты и никого не было на улицах, чтобы спросить дорогу. В некоторых оконцах, прикрытых ставнями, мерцал слабый свет – в Батуме народу много, а жилья мало, так что многие лавочники и живут в своих лавках, но никак нельзя было ломиться в лавку в английской военной форме – никто не откроет, да и под подозрение попадешь.
Борис устал до изнеможения, ноги гудели от ходьбы. Кружа между лавками, он потерял уже ориентацию, слышал только, как внизу шумит море. Он не заметил, как свернул в сторону и оказался вовсе уж в необитаемом пространстве. Его окружали длинные дощатые сараи без окон. Вокруг не было ни души. Наконец он выбрал закуток между строением непонятного вида и сваленными в кучу досками, лег прямо на землю, подложив под голову чурбачок, прикрыл лицо фуражкой и провалился в глубокий и тяжелый сон.