Леонид сидел молча, иногда вставляя короткие фразы не к месту, сонно тер глаза и украдкой зевал. Сильный и гладкий, как тюлень, с чисто выбритой кожей, почти такой же нежной, как у сестры, он искоса посматривал на Илюшина, но особого интереса к нему не проявлял. Крупный нос ничуть не портил его лицо, а глаза так и вовсе были хороши, и выразителен был рот: уголки четко очерченных губ загибались книзу, и это придавало лицу Лени выражение чуть усталое, как у много повидавшего в жизни человека. Очень светлые длинные волосы он собирал в хвост, и Лариса шутя подергивала его за этот хвост, а брат в шутку рычал на нее и отмахивался рукой, как тигр лапой.
Эдуард, он же Эдинька и Эдик, встретивший Макара накануне, сегодня держался дружелюбно, как и мать: шутил, выспрашивал впечатления Макара о пансионате, рассказал пару забавных историй о своих знакомых и вообще производил впечатление человека если не обаятельного, то приятного и непосредственного. Несмотря на то что был он самым младшим, держался Эдуард как старший и пару раз сделал замечание Ларисе. Та, к удивлению Макара, и не подумала огрызнуться.
В ответ на вопрос Илюшина о профессии Эдуарда Эльвира Леоновна с гордостью поведала, что в своем относительно юном возрасте Эдик уже стал помощником депутата.
– В двадцать два года Эдик устроился к Анатолию Ивановичу, – сказала она, разрезая на кусочки омлет. – Да, Эдинька? Сколько ты уже работаешь у Рыжова? Год, правильно?
– Чуть больше, – ответил Эдуард, сосредоточенно жуя бекон. – Кстати, Макар Андреевич, вам должно быть интересно: мы в нашем городе боремся с проблемами…
Макар надел на лицо вежливую улыбку сосредоточенного слушателя – и отключил слух. Он научился этому несколько лет назад, и его способность не раз пригождалась Илюшину: достаточно было начать в уме декламировать первые строки выбранного стихотворения, входя в определенное состояние «глухоты», и спустя пару минут можно было смотреть на собеседника, не слыша его. Илюшин раз и навсегда остановился на «Мцыри», и как только младший сын Эльвиры Леоновны стал рассказывать о важном социальном проекте, Макар неспешно начал про себя: «Немного лет тому назад, там, где, сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь»… Этот прием он давно отработал, и уже на слове «монастырь» голос Эдуарда стал доноситься словно бы издалека. Можно было беспрепятственно наблюдать за всеми членами семьи.
«Итак, Лариса, Леонид и Эдуард… Все трое самоуверенны, хватки, напористы. Однако куда интереснее, чем они, хозяйка дома и ее старшая дочь».
Толстушка с грустными глазами, украдкой изучавшая его – Элла, для домашних – Эля, самая старшая и самая тихая из детей Эльвиры Леоновны, – суетилась, накладывала ему омлет и бекон, порывалась положить в тарелку еще и яичницу, но Макар пресек эту инициативу. Наконец она села и стала рассматривать его, но как только Илюшин поднял на нее глаза, смутилась, покраснела и быстро нашла себе занятие: принялась собирать со стола грязные тарелки. На поясе ее юбки болтался тканый мешочек, в котором позвякивали ключи, – вероятно, решил Макар, улыбнувшись про себя такому способу их хранения, именно Эля является ответственной за все двери в этом доме.
Была она тихая, уютная, с короткими полными ручками – закатанные рукава рубашки открывали взгляду розовую незагорелую кожу в россыпи веснушек. И лицо у нее было нежно-розовое, в отличие от «фарфоровых» лиц родных, а глаза непонятного цвета: то ли карие, то ли зеленые. Пухлые щеки, милая улыбка, быстро появляющаяся и тут же исчезающая, такой же быстрый, как улыбка, немного испуганный и грустный взгляд. Она хлопотала вокруг своих родных и Макара, и все воспринимали это как должное. Пару раз Илюшин поймал недовольный взгляд Эльвиры Леоновны – дочь явно сделала что-то неправильно, но он так и не смог понять, что именно.
Девушка казалась удивительно чужеродным элементом в этой семье светловолосых, стройных, красивых людей: даже Эдуард, несмотря на тщедушное телосложение и прищуренные глаза, производил впечатление смазливого парня. Она явно стеснялась себя, своего большого полного тела, прикрытого мужской рубашкой на два размера больше, чем нужно, пышной низкой груди, и руки, садясь, прятала на колени.
Позавтракав и поблагодарив хозяев, Илюшин заторопился в свою комнату. Однако, поднявшись по лестнице, вспомнил, что не узнал о транспорте, которым ему предстояло добираться до санатория, и вернулся в столовую, чтобы расспросить Элю. Приоткрыв дверь, Макар увидел двух женщин, стоявших к нему спиной: Эльвира Леоновна облокотилась на плиту, Эля мыла посуду.
– …так сложно сделать маникюр? – закончила старшая Шестакова начатую фразу. – Посмотри на себя!
Девушка возле раковины сжалась. Макар стоял и смотрел на ее спину – широкую спину в бесформенной уродливой рубашке.
– Я прощаю тебе твою феноменальную лень, из-за которой ты стала похожа на беременную козу, – после долгой паузы сказала Эльвира Леоновна, и голос ее удивительно контрастировал со смыслом произносимых слов. – Я с пониманием отношусь к тому, что ты оказалась непригодна к профессиональной умственной деятельности и зарабатываешь на жизнь, откровенно говоря, ерундой. Бог с ним! – в конце концов, ты действительно помогаешь мне по дому, и твоя помощь неоценима. Я это признаю, и мы все тебе благодарны. Но, Эля, неужели ты не можешь приложить хотя бы минимум усилий, чтобы выглядеть женственно! Боже мой, хотя бы аккуратно! Пользуйся моими кремами, запишись на маникюр, раз уж к двадцати семи годам ты так и не научилась ухаживать за руками самостоятельно, – но только делай что-нибудь! И не смотри на меня, как будто ты Золушка, которую отчитывает злобная мачеха. Все, что ты сейчас имеешь, Эля, – это твой собственный выбор.
Эльвира Леоновна выпрямилась, и Макар успел прикрыть дверь прежде, чем она обернулась. Не колеблясь, он нырнул за штору, а пару секунд спустя женщина вышла в коридор. Макар услышал вздох, затем – шаги, приглушенные ковром, скрип ступенек на лестнице, и только тогда решился выглянуть.
Никого.
Подумав, Илюшин вернулся к столовой, постоял возле неплотно прикрытой двери, прислушиваясь к звукам в комнате. Затем потянул ручку на себя и увидел в приоткрывшуюся щель, что Эля по-прежнему стоит к нему спиной, моя посуду в раковине.
– Элла, простите…
Она вздрогнула и резко обернулась, чуть не уронив тарелку и подхватив ее в последнюю секунду. Лицо у нее покраснело, на щеках расцвели два ярких пятна и посреди лба тоже было пятно, будто она ударилась.
– Я хотел спросить вас, как мне лучше добраться до санатория, – спокойно сказал Илюшин, делая вид, что не замечает ни красных пятен, ни слез в глазах. – Мое лечение должно начаться с завтрашнего дня, но я хочу разведать дорогу.
– Вам нужно на остановку восемнадцатого автобуса, – с готовностью отозвалась девушка. – Это сразу за поворотом, на Печенежской. А еще там ходит маршрутка, на ней добираться быстрее и удобнее, хотя и немножко дороже. Ехать около двадцати минут, и водитель всегда объявляет, что доехали до санатория. Да вы и не проедете мимо – он же большой…