– Слушай, – Бабкин неуклюже поднялся с кресла и сделал шаг к Бонду, – подсоби, будь другом: надо бы стульев принести. Из кухни, там, или еще откуда.
Прежде чем ответить, парень помолчал пару секунд, изучая непонятного толстяка, глыбой нависшего над ним, но потом решился:
– Пойдемте, из столовой принесем. Действительно, все стоят, как памятники…
Он не договорил, но Бабкина позабавило сходство их ассоциаций. Не торопясь он вышел за парнем из гостиной и свернул в длинный коридор.
– Меня, кстати, Сергеем зовут, – негромко напомнил он о себе, когда они дошли до столовой. Парень встрепенулся:
– А меня Жорой. – И пожал Бабкину руку. – Извините, я со всеми этими делами даже не представился.
Бабкин неопределенно махнул рукой – дело, мол, обычное, убийство на всех так действует. Вместо того чтобы взять стулья и перенести в гостиную, Жора сел и потер лоб рукой.
– Черт, никак в себя не приду. – Он помотал головой, точь-в-точь как недавно рыжая кобылка. – Утром с Илонкой болтали, а через час…
– Ее нашли вы?
– Нет, метрдотель наша закричала как резаная, и я прибежал. А она в кресле лежит… – На лице Жоры явственно отразилось воспоминание о том, что он увидел.
– Не понял, кто это – метрдотель?
– Та бабулька с седыми волосами. Она в доме за всю еду отвечает, вот и зовем ее метрдотелем. По-хорошему, надо бы ее кухаркой называть, только вот ей не понравится.
– Хорошо, когда для тебя еду готовят, – протянул Бабкин, присев наискось от Жоры. – У вас ведь семья большая.
– У них, – поправил его парень. – Я-то, к сожалению, не семья. – Он усмехнулся, но ухмылка получилась неестественная. – Я, так сказать, золотая рыбка. Которая на посылках.
«А старуха у нас, значит, госпожа Гольц, – хмыкнул про себя Бабкин. – Любопытное распределение ролей». А Жора продолжал, не обращая на него внимания:
– Семья тут состоит из двух человек – из Евгении Генриховны и нашего маленького Эдика. А все остальные – так сказать, обслуживающий персонал.
– Опять не понял, – помотал головой Бабкин. – Вот женщина, рыжая такая, и ее муж – они разве не родственники? И еще одна, с черными волосами, помладше. Мне показалось, она родня хозяйки.
Жора помолчал немного, разглядывая свои ногти (с маникюром, как отметил Бабкин), потом тоном легкого превосходства протянул:
– Понимаете, Сергей, жизнь наша так устроена, что формально можно быть в родстве, а фактически… А фактически – удовлетворять чьи-то потребности. И терпеть вас будут только в том случае, если вы хорошо их удовлетворяете. Если же плохо – попросят вон в любой момент. А это, по-моему, и есть главный признак обслуживающего персонала.
«Самоуверенный дурак, – поставил диагноз Бабкин. – Причем со склонностью к заумствованию. Будет трепаться до посинения обо всех и забудет, как меня зовут, к концу своего монолога. Ну что ж, это и хорошо – пускай поет». Только Сергей открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, как Жора прекратил рассматривать свои ногти, перевел на него глаза и неожиданно спросил:
– Ну что, господин детектив, понесем стулья страждущим или вы еще не все узнали?
…Спустя полчаса в кабинете Евгении Генриховны Сергей говорил:
– Собственно говоря, что вы ожидаете от меня услышать? Кроме того, что ваш секретарь отличается редкостной проницательностью, я вам пока ничего сообщить не могу. Да и то не исключаю, что информацию он получил от вас.
– Нет, – отмела его предположение хозяйка, – Мальчику я, разумеется, ничего не говорила. Да и дело вовсе не в том… просто… Видите ли, поскольку известно, кто убил Илону, ваше присутствие было нужно вовсе не затем, чтобы подозревать кого-то из домашних.
Слегка опешив, Сергей уставился на Евгению Генриховну во все глаза. Лицо у нее было бледное, губы стянулись в тонкую красную ниточку, но впечатления невменяемой женщины она вовсе не производила. Скорее даже наоборот – Бабкин готов был поклясться, что госпожа Гольц принадлежит к той категории людей, которых опасность заставляет мобилизовать все силы. Бизнес-вумен, одним словом. К таким женщинам Бабкин относился настороженно, видя в них исключительно заказчиков и партнеров, но никак не подруг жизни настоящего мужчины. Нет, женщина-подруга должна быть существом нежным, мягким, а после убийства, совершенного в ее доме, она должна утирать тонким платочком слезы и говорить прерывающимся голоском. Однако голос Евгении Генриховны не только не прерывался – в нем вообще не было слышно ни малейшего сомнения. «Известно, кто убил Илону»… Хм…
– Я вас правильно понял? – осторожно уточнил он. – Вы знаете, кто убил девушку?
– Разумеется, знаю, – раздраженно отозвалась Евгения Генриховна.
– Простите мое нескромное любопытство, но зачем тогда вам нужен я?
Госпожа Гольц пристально посмотрела на Бабкина темными, почти черными глазами, и он почувствовал некоторое замешательство. Черт, ну не умеет он с такими бабами работать! Вот с мужиками – любыми – за пять минут находит общий язык, а с такими… «Пускай Бегемота посылают, он обаятельный», – не к месту всплыла у него в голове цитата, и он недобрым словом помянул Макара.
– Ваш сарказм неуместен, – наконец сухо проговорила Евгения Генриховна. – Я сейчас изложу вам все обстоятельства, а вы ответите мне на некоторые вопросы.
Через пятнадцать минут, закончив записывать, Бабкин постарался осмыслить ситуацию. Итак, мы имеем Степана Затраву, движимого желанием завладеть бизнесом госпожи Гольц. Мы имеем с его стороны ряд действий, направленных на моральное подавление противника. Короче говоря, война войной. И наконец военные действия дошли до того этапа, без которого полноценная война – не война, а именно: до физического уничтожения противника. Сергей покачал головой.
– Честно говоря, Евгения Генриховна, такой сюжет очень подходит для фильма про сицилийскую мафию, но не очень годится для наших российских реалий.
– Не вижу в нем ничего необычного, – парировала госпожа Гольц. – Если люди Затравы считают возможным переломать руки одному из моих мастеров, то почему бы им не сделать следующий шаг? А потом, вы забываете об одной важной вещи.
– О какой?
– О волосах, которые отрезали. Я ведь говорила вам: когда Ольга Степановна нашла девушку, у той были отрезаны волосы. И сверху лежали ножницы.
Бесстрастный тон, которым Евгения Генриховна излагала подробности, заставил Бабкина примерить на нее роль убийцы. Но в следующую секунду госпожа Гольц произнесла тем же невозмутимым тоном:
– Кстати, что касается меня, то у меня – алиби. На целый день. Я была в своем офисе с самого утра.
«Волосы. Черт, еще и волосы! А еще не в меру активный конкурент! Хорошая у меня петрушка вырисовывается…»