* * *
Хотя в этот день Николасу предстояло ночное дежурство, он сделал нечто, совершенно ему несвойственное: позвонил в больницу и сказался больным. Затем он на скорую руку перекусил в «Макдоналдсе». Солнце уже скрылось за горизонтом, когда он не спеша пересек Гарвард-сквер и уселся на низкую кирпичную стену на углу Брэттл, наблюдая за уличным артистом, жонглирующим пылающими факелами. Николас опустил вытертую долларовую бумажку в футляр джаз-гитариста и остановился перед витриной магазина игрушек, где плюшевые аллигаторы в галошах шагали по лужам из алюминиевой фольги. Без пяти одиннадцать он направился к «Мерси», спрашивая себя, что он станет делать, если закусочную сегодня будет закрывать Дорис, Марвела или еще кто-нибудь, но не Пейдж. И решил, что в этом случае он будет бродить по улицам, пока не найдет ее.
Когда он вошел, Пейдж убирала бутылочки для кетчупа. На стене над ее головой висел портрет Рэчел в облике ящерицы.
— Здорово это у тебя получилось, — сказал он, заставив ее вздрогнуть от неожиданности.
Пейдж не удержалась от улыбки.
— Я отпугнула клиента, — вздохнула она.
— Ну и что? — отозвался Николас. — Зато я вернулся.
— И что мне за это полагается? — поинтересовалась Пейдж.
— Все, что хочешь, — улыбнулся Николас.
Много лет спустя, вспоминая этот разговор, Николас понял, что ему не стоило давать невыполнимых обещаний. Но тогда он верил в то, что может предоставить Пейдж все, чего бы она ни пожелала. У него было ощущение, что Пейдж нуждается в нем самом, а вовсе не в его регалиях или его успехе. Это чувство было столь непривычным, что с его плеч будто гора свалилась. Он привлек к себе Пейдж и почувствовал, как она сначала напряглась, а затем расслабилась. Он поцеловал ее ухо, затем висок, уголок губ. От ее волос пахло вафлями и беконом, а помимо этого — солнцем и сентябрем, и он не понимал, как ему могло прийти в голову все, что он совсем недавно о ней думал.
Она нерешительно обвила его шею руками, а он обнял ее за талию.
— Лайонел еще здесь? — шепотом спросил он.
Она отрицательно покачала головой, и он вытащил из ее кармана ключи и запер дверь изнутри. Выключив свет, он уселся на табурет у барной стойки и привлек к себе Пейдж. Он ласково целовал эту женщину-дитя, а его руки легко скользили по ее шее, по ее груди и животу. Когда он коснулся ее бедер, она напряглась, и он улыбнулся, решив, что имеет дело с девственницей. От осознания этого у него даже дух захватило. «Я хочу быть первым мужчиной в ее жизни, — подумал он. — Я хочу быть ее единственным мужчиной».
— Выходи за меня замуж, — вырвалось у него.
Услышав эти слова из собственных уст, он замер от удивления. Что, если это начало конца? Первый шаг к краю пропасти? Возможно, именно на этом и закончится, не начавшись, его карьера. Но он еще крепче прижал к себе Пейдж и решил, что холодок внутри — это любовь, а не предостережение. Николас с трудом верил в то, что ему так повезло. Неужели он действительно нашел человека, которого необходимо защищать и опекать? Ему и в голову не пришло, что ему тоже угрожает опасность, хотя и совершенно иного рода, а значит, и он сам нуждается в защите.
Николас
Когда Николасу было четыре года, мама научила его бояться чужих людей. Она усадила его на стул и двадцать раз кряду объяснила ему, что он ни в коем случае не должен отвечать на вопросы людей, не являющихся друзьями семьи или родственниками, никому не позволять брать себя за руку и переводить через улицу и никогда, ни под каким предлогом не садиться в чужую машину. Николас на всю жизнь запомнил, как он крутился на стуле, потому что ему не терпелось выбежать на крыльцо и заглянуть в банку, которую он там оставил для слизняков. Но мама его все не отпускала. Она даже не позволила ему сходить в туалет, пока Николас слово в слово не повторил ее наставление. К этому моменту его воображение начало рисовать темные и смрадные силуэты в рваных черных плащах. Жуткие призраки прятались в машинах и в темных закоулках, готовясь броситься на маленького Николаса. Когда мама наконец-то позволила ему пойти поиграть в саду, он предпочел остаться в доме. Еще очень долго звонок почтальона в дверь заставлял его прятаться под диван.
Николасу удалось преодолеть страх перед чужаками, но отчужденность стала частью его натуры, не позволяя ему ни с кем сближаться. Он умел быть обаятельным, если ситуация того требовала, но по большей части избегал разговоров с незнакомыми людьми, прячась за деланным интересом к лепнине на потолке. Подобное поведение можно было бы истолковать как застенчивость, но происхождение Николаса, его социальное положение и классические черты лица заставляли заподозрить молодого человека в чванстве и самомнении. Впрочем, подобный ярлык его ничуть не смущал. Никто не ожидал от него спонтанности, что позволяло ему лучше оценить ситуацию. В результате его высказывания бывали гораздо более взвешенными, чем у тех, кто выскакивал со своим мнением.
Все это никак не объясняло импульсивного предложения, сделанного им Пейдж О’Тул, а также того, что он, даже не дождавшись ее ответа, вручил ей ключ от своей квартиры.
В полном молчании они дошли до квартиры уже начинавшего себя ненавидеть Николаса. Пейдж была совершенно на себя не похожа. Что бы ни влекло его к ней, он это уничтожил. Николас так нервничал, что ему не сразу удалось вставить ключ в замок, хотя он и сам не понимал, что его так взволновало. Когда она вошла в его квартиру, он затаил дыхание.
— В моей комнате никогда не было такого порядка, — тихо сказала она, а он вдруг расслабился и, прислонившись к стене, ответил:
— Я научусь жить в беспорядке.
Вот такие разговоры в первые часы после того, как Николас сделал Пейдж предложение, заставили его осознать: он еще очень многого о ней не знает. Он знал основные факты — то, о чем обычно говорят на званых обедах: в какой школе она училась, как она увлеклась рисованием, как называлась улица в Чикаго, на которой она жила… Но он совершенно не знал подробностей, незначительных деталей, которые могут быть известны только любовнику. Как она назвала собачонку, которую отец заставил ее вернуть в приют, какие созвездия она может показать на ночном небе, кто учил ее пускать «блинчики» по воде? Николаса интересовало буквально все. Его обуяла такая жажда познания Пейдж, что ему хотелось стереть прошлое, хотя бы шесть последних лет. Это позволило бы ему прожить эти годы с Пейдж, и тогда его не преследовало бы ощущение, что он вступает в отношения с ней где-то в середине.
— У меня больше ничего нет, — сказал Николас, протягивая Пейдж коробку с черствыми диетическими крекерами.
Он уже успел усадить ее на черный кожаный диван и включить галогеновую лампу под потолком. От внимания Николаса не ускользнуло, что она так и не ответила, согласна ли выйти за него замуж. В сущности, было бы просто идеально, если бы она все это перевела в шутку, поскольку он до сих пор не понимал, что подтолкнуло его к столь необдуманному шагу. Но он знал, что Пейдж восприняла его заявление всерьез. Честно говоря, ему очень хотелось услышать ее ответ. Господи, да от волнения у него все внутренности как будто завязались в тугой клубок! Одно это красноречиво говорило о том, в чем он боялся признаться самому себе.