Войдя в дом через заднюю дверь, он увидел, что Пейдж, одетая в его старую рубашку и закатанные до колен брюки, сидит в кухне прямо на полу. В одной руке она держала бутылку драно, а в другой стеклянный стакан с коричневой жидкостью.
— Не делай этого, — улыбнулся Николас. — Но если ты настаиваешь, то пачку снотворного выпить приятнее и легче.
Пейдж поставила стакан на пол.
— Очень смешно, — вздохнула она. — Ты хоть понимаешь, что это означает?
Николас ослабил узел галстука.
— Что ты не хочешь этого званого обеда?
Пейдж протянула ему руку, и Николас помог ей встать.
— Что у нас будет мальчик.
Николас пожал плечами. То же самое показало ультразвуковое исследование. Официантки в «Мерси» тоже считали, что, судя по форме живота, Пейдж ждет мальчика. Об этом же говорило и поверье, согласно которому подвешенное на ниточке обручальное кольцо должно было раскачиваться взад-вперед, что оно и делало.
— Вряд ли тест на драно дает точные результаты, — пробормотал он.
Пейдж подошла к холодильнику и принялась извлекать из него накрытые фольгой подносы с едой.
— Надо помочиться в чашку, а потом добавить в мочу две столовые ложки драно, — начала объяснять она. — Гарантия теста — девяносто процентов. Производители драно даже обратились к ассоциации гинекологов-акушеров с просьбой объяснить своим пациенткам, что их продукт предназначен для совершенно иных целей. — Она захлопнула дверцу холодильника и прислонилась к ней спиной, прижав руки ко лбу. — У меня будет мальчик, — повторила она.
Это прозвучало так, как будто такая женщина, как она, просто неспособна вынашивать ребенка, не являющегося ее собственной крошечной копией. Николас знал, что Пейдж не хочет мальчика, хотя она в этом и не признавалась, во всяком случае вслух.
— Ну что ты в самом деле, — произнес Николас, кладя руки ей на плечи. — Неужели мальчик — это так ужасно?
— Можно я все равно назову его в честь мамы?
— Мне кажется, что первокласснику по имени Мэй придется нелегко, — ответил Николас.
Пейдж вздернула голову и схватила два блюда. Одно из них она сунула в духовку, а второе отнесла в гостиную, на сегодняшний вечер превращенную в столовую. Для этого крошечный кухонный стол нарастили по бокам карточными столами. В ход пошли все без исключения имеющиеся в доме стулья. Вместо обычного комплекта обеденной посуды на столе стояло десять разных приборов, состоящих из тарелки и бокала, ярких и оформленных в одном стиле. На поверхности посуды простыми плавными линиями были нарисованы ныряющие дельфины, заснеженные горные вершины, слоны с тюрбанами на голове, эскимосские женщины. В стаканах стояли раскрашенные во все цвета радуги бумажные салфетки. Стол играл красками: ярко-красный цвет сменялся оранжевым, ярко-желтый — фиолетовым. Пейдж неуверенно смотрела на Николаса.
— Это, конечно, не лиможский фарфор, — извиняющимся тоном произнесла она. — У нас есть сервиз только на восемь человек, и я подумала, что так будет лучше, чем поставить два полностью отличающихся от остальных прибора. Я прошлась по секонд-хэнду и выбрала тарелки и бокалы, а потом сама их расписала. — Пейдж потянулась к салфеткам и расправила их края. — Может, они примут нас не за бедных, а за очень экстравагантных.
Николас вспомнил обеденные столы, за которыми ему приходилось сидеть все детство и юность. На них всегда стоял белый фамильный фарфор с голубой и золотой отделкой и хрустальные бокалы Баккара на витых ножках. Он представил себе лица коллег…
— Может быть, — кивнул он.
Первыми прибыли Фогерти.
— Джоан, — произнес Николас, беря за руки жену Алистера, — вы чудесно выглядите!
Честно говоря, Джоан выглядела так, как будто только что совершила налет на рынок Квинси. Ее костюм, сшитый из тончайшего шелка, пестрел невероятного размера вишнями, бананами и киви, а туфли и серьги украшали керамические фиолетовые гроздья винограда.
— Алистер, — кивнул Николас шефу.
Он покосился через плечо, рассчитывая, что Пейдж все же возьмет на себя роль хозяйки.
И его жена действительно вошла в комнату. Несмотря на бледность и несколько неуверенную походку, она все равно была прекрасна. Во время беременности ее волосы стали еще гуще и сейчас сияющей тяжелой волной струились по плечам. Синяя шелковая блуза облегала ее плечи и грудь, а ниже падала свободными складками, и только Николас знал, что под ней ее черные брюки застегнуты английской булавкой. Джоан Фогерти тут же оказалась рядом с Пейдж и прижала руку к ее животу.
— Ну надо же, совсем ничего не заметно! — воскликнула она, а Пейдж возмущенно покосилась на Николаса.
Николас улыбнулся и пожал плечами. «А что я могу сделать?» Он обождал, пока Пейдж отвела взгляд, а затем повел Алистера в гостиную, попутно извиняясь за тесноту.
Пейдж подала обед супругам Фогерти и Руссо, а также ван Линденам и Уокерам. Она приготовила блюда по секретным рецептам Лайонела: суп из лущеного гороха, ростбиф, молодой картофель и глазированную морковь. Николас наблюдал за тем, как она переходит от одного гостя к другому, наполняя их тарелки салатом из шпината. Он хорошо знал свою жену и понимал, что она рассчитывает на то, что пока в тарелках есть еда, никто не вспомнит о том, что они разные.
Пейдж была в кухне, готовясь подавать основное блюдо, когда Рене Руссо и Глория Уокер начали перешептываться. Николас увлеченно обсуждал с Алистером Фогерти проблему иммунодепрессантов и их воздействия на пересаженный орган, но вполуха продолжал прислушиваться и к беседе дам. Он хотел знать, что происходит в его доме. От первого званого обеда могло зависеть его повышение или понижение в больничной иерархии.
— Готова побиться об заклад, — говорила Рене, — она выложила за эту посуду кругленькую сумму.
— Почти такую же я видела в «Золотых руках», — кивнула Глория.
Николас замер, прислушиваясь к тому, как они перемывают косточки его жене, и не заметил, как предмет их сплетен вошел в комнату.
— Это последний писк моды, — добавила Глория. — Карандашные рисунки, напоминающие обезьяньи каракули. Подумать только, у людей еще хватает наглости выдавать это за настоящее искусство. — Тут Глория заметила застывшую в дверях Пейдж и натянуто улыбнулась: — А-а, Пейдж… А мы тут восхищаемся твоей посудой.
Пейдж выпустила из рук блюдо с ростбифом, и тот покатился по бледно-бежевому ковру, пачкая его кровью.
* * *
В тот год, когда Николасу исполнилось семь лет, его родители так и не развелись. Более того, всего через неделю после злополучного матча жизнь Николаса, а также жизнь его родителей, чудесным образом вернулась в прежнее русло. Три дня Николас в полном одиночестве завтракал и обедал за кухонным столом, пока его отец в одиночестве пил виски в библиотеке, а мама пряталась в лаборатории. Проходя по комнатам и коридорам, мальчик слышал только эхо собственных шагов. На четвертый день из подвала донесся визг пилы и стук молотка, и он догадался, что мама делает рамку. Она делала это и раньше, когда готовила фотографии к выставке вроде той, на которой она представила снимки вымирающих видов животных. Она заявила, что ни за что не доверит свои работы какой-то непонятной мастерской, и купила дерево, гвозди и защитную пленку. Николас часами сидел у подножия главной лестницы, катая ногами баскетбольный мяч, который ему категорически запрещалось заносить в дом, вот только рядом не было никого, кто мог бы ему об этом напомнить.