— Зачем же ты, Мэг, его принимаешь? — удивляется она. — Почему не скажешь, чтобы приходил один или вовсе не являлся?
Женщина-гора пожимает плечами.
— Как скажешь об этом сыну?
Женщины поочередно покидают душ, пока здесь не остается только старуха. Я уже начинаю задаваться вопросом: а может, она здесь постоянно молится? Или, возможно, ей нужна помощь? Вот о чем я размышляю, когда отодвигается шторка душа напротив и оттуда выходит моя мама.
— Привет, милая, — говорит она с таким видом, словно ничуть не удивлена, что я здесь стою.
— Почему ты не сказала, что пойдешь в душ? Я беспокоилась о тебе.
Все присутствующие смотрят на нас. Когда мы поворачиваемся к ним, женщины делают вид, что заняты своими делами.
— Я тебя предупреждала, — отвечает мама, — но ты была под водой. — Она обматывает тело полотенцем, на ней надет купальник. — Просто захотелось охладиться.
Я не собираюсь с ней спорить и иду вдоль извилистых рядов шкафчиков. Мама останавливается перед Мэг, которая держит свое белье.
— Дайте Томми время, — советует она. — Он согласится.
У бассейна мама садится у края, где мелко, и болтает ногами в воде. Когда ей становится по-настоящему жарко, она опускается на первую ступеньку, чтобы пятая точка оказалась в воде. Я подплываю под водой и хватаю ее за щиколотки. Она кричит.
— Нечего тебе тут сидеть, — говорю я. — Дети уже все здесь описали.
— Ребекка, сама подумай: неужели их моча не опустилась на глубину?
Я пытаюсь напомнить ей, что это цементный бассейн и она сможет схватиться за край, если захочет оказаться в воде выше талии.
— Здесь мельче, чем в Большом Соленом озере, а там ты плавала на спине.
— Не по собственной воле, ты меня затянула обманом.
Меня раздражает мамино поведение. Я брассом отплываю от нее и подныриваю под сине-белые буйки, разделяющие мелководье и глубину. Соскальзываю животом по бетонному пандусу и касаюсь водостока. Мне не хватает воздуха, я отталкиваюсь от дна и переворачиваюсь на спину. Облака застыли в небе. Я могу разглядеть причудливые формы: гончие и цирковые собачки, лобстеры, зонтики. Уши заложило под толщей воды, я слушаю свой пульс.
Я плаваю на спине, пока не натыкаюсь на женщину в купальной шапочке с пластмассовыми цветами. Я занимаю вертикальное положение, держась на плаву. Мама больше не сидит на ступеньках, и у края бассейна ее нет. Я верчу головой по сторонам: куда она на этот раз, черт возьми, запропастилась? А потом я вижу ее стоящей по грудь в воде. Одной рукой она держится за край бассейна, а другой — за сине-белый буек. Когда она добирается до противоположной стороны, то поднимает тяжелый разделитель и подныривает под него. Держу пари, она не слышит детских криков, шлепанья по лужам. Держу пари, она о жаре не думает. Она снова хватается за край бассейна, одной ногой соскальзывая с пандуса в глубину, — испытывает свои силы.
— А потом эти двое открывают бар. — Хадли замолкает, чтобы отхлебнуть пива. — Они проделывают гигантскую работу: наводят в помещении лоск, затаривают его — и наступает знаменательный день открытия. Они вместе ждут первого посетителя, и входит этот высоченный легавый под два метра ростом.
— Опять двадцать пять, — говорит Джоли.
Хадли смеется и расплескивает пиво мне на рубашку.
— Господи, Хадли! — тоже смеюсь я.
— Ладно-ладно. Значит, входит легавый…
— Под два метра ростом! — выкрикиваем мы с Джоли одновременно.
Хадли улыбается.
— Присаживается за стойку бара и заказывает водку с тоником. Один из парней, который его обслуживает, подходит к приятелю и говорит: «Поверить не могу. Наш первый посетитель — и легавый». Они смеются. Бармен возвращается к полицейскому с водкой и тоником. И говорит ему: «Поверить не могу. Вы наш первый посетитель, и вы — коп». А полицейский отвечает: «Да, и что?» Бармен продолжает: «Знаете, я назову этот напиток в вашу честь».
Джоли поворачивается ко мне.
— Чувствую, нас ждет разочарование.
— Молчи, молчи! — кричит Хадли. — И бармен продолжает: «Знаете…»
— Это напиток в вашу честь, — подсказываю я.
— А полицейский отвечает: «Смешно. Никогда не слышал о коктейле “Ирвинг”», — заканчивает Хадли свою шутку и так громко ржет, что все смотрят на наш столик.
— Это самый тупой анекдот, который я слышал, — признается Джоли.
— Не могу не согласиться, — говорю я Хадли. — Глупый анекдот.
— Глупый, — соглашается Хадли, — но чертовски смешной.
Конечно, будет смешно, когда выпили по десять бутылок пива и время уже за полночь. У нас соревнование на самый тупой анекдот: кто расскажет самый глупый — не платит за выпивку. Мы уже давно тут сидим. Когда мы сюда пришли, около девяти, в баре почти никого не было, а сейчас здесь не продохнуть. Мы провожаем глазами входящих женщин — ничего особенного, тем не менее, когда становится темнее, они кажутся все красивее. Так бы, наверное, продолжалось еще час: мы бы травили тупые анекдоты и обсуждали женщин, но никто бы и пальцем не пошевелил, чтобы познакомиться, — и в результате мы бы ушли из бара втроем и проснулись в одиночестве с гудящими головами.
Мы приезжаем сюда пару раз в месяц: здесь рады всем, и можно посетовать на жизнь, ведь хорошо известно, что хозяин — человек, заслуживающий доверия. Неофициально встречи начинаются в девять, а к половине двенадцатого большинство посторонних обычно уходит. С девяти до десяти мы действительно обсуждаем свои дела: я рассказываю о доходах и новых затратах, о встречах с покупателями, а парни с поля — о покупке нового трактора или о распределении работы. Как мне известно, эти парни не состоят в профсоюзе садоводов именно из-за этих разговоров. Не знаю, насколько они деятельные, — мне кажется, им просто нравится, что я готов их выслушать.
Всегда остаемся мы с Хадли и Джоли — вероятнее всего, потому, что мы живем в Большом доме, приезжаем сюда вместе и нам больше нечем заняться. Мы затеваем обязательное соревнование по тупым анекдотам. Всовываем по двадцать пять центов в музыкальный автомат и обсуждаем, можно ли называть песни «Митлоф» ретро, — Джоли утверждает, что можно, а он, как ни крути, на пять лет старше. Хадли замечает какую-нибудь девушку и часа три толкует нам о том, как бы ему хотелось с ней потанцевать или проделать другие штучки, о которых говорить не принято. Но на полпути к ее столику включает «заднюю», и мы начинаем отпускать в его сторону шуточки. Если Джоли напьется, то станет передразнивать влюбленных голубков и издавать свой коронный крик индюшки. Стоит ли удивляться, что именно мне всегда выпадает везти нас домой?
— Расскажи о своей сестре, — прошу я Джоли, когда он возвращается от стойки бара еще с тремя бутылочками «Ролинг-Рокс».