- Принцесса печальна в это утро, - сказал он, взяв ее за руку. - Аладдин должен потереть свою волшебную лампу, тогда появится джинн и вмиг осушит эти слезы.
Он говорил весело, думая, что ее огорчения связаны с тем, как обстоят дела на Солнечном Ручье, и был уверен, что может быстро вернуть на ее лицо улыбку, сообщив о продаже фермы и о той значительной сумме, которую получит ее мать. Он собирался также сказать, что, хотя ей придется покинуть дом детства, не стоит грустить, так как это слишком глухое и уединенное место, совсем не подходящее для нее или ее одинокой матери с тремя младшими детьми. Ему казалось, он слышит ее слова так же отчетливо, как если бы они прозвучали вчера: "Ничто не заменит человеку фермы, где он жил в детстве". Ему казалось, он видит забавную маленькую фигурку, сидящую на крыльце в Северном Риверборо, а затем исчезающую в кусте сирени после получения памятного заказа на триста кусков "Пунцового" и "Белоснежного".
Но из нескольких слов он быстро понял, что горе ее иного рода. К глазам ее все время подступали слезы, она была такой рассеянной, такой печальной, что он мог только выразить ей свое сочувствие и попросить позволения посетить в ближайшее время кирпичный дом, чтобы самому увидеть, как идут дела.
Посадив девушку в поезд и попрощавшись, мистер Ладд подумал, что Ребекка, печальная и серьезная в своем горе, была красивее, чем когда-либо прежде, - в высшей степени прекрасной и женственной. Но во время этого недолгого разговора ее глаза оставались все теми же глазами ребенка, в их сияющих глубинах не было знания мира и людей, никаких страстей. Адам свернул от маленькой сельской станции к ближайшему лесу - прогуляться в ожидании своего поезда. Время от времени он присаживался под каким-нибудь деревом - подумать, помечтать, взглянуть вверх на великолепие листвы. У него было с собой купленное для Ребекки новое издание сказок "Тысяча и одна ночь", эта новая книжка должна была заменить потрепанную старую - источник стольких радостей в дни ее детства, но, встретив Ребекку в такой неудачный момент, он по рассеянности унес книгу с собой. Сидя под деревом, Адам лениво переворачивал страницы, пока не дошел до истории о волшебной лампе Аладдина, и неожиданно, несмотря на то что ему было уже тридцать четыре года, старая сказка очаровала его так же, как в те дни детства, когда была прочитана впервые. Были там некоторые абзацы, что особенно привлекли взгляд и приковали внимание, - абзацы эти хотелось читать и перечитывать, в них открылись новые, неизвестные прежде прелесть и значение. Это были странно звучавшие теперь отрывки, рассказывавшие о том, как изменилась жизнь некогда бедного Аладдина, ставшего обладателем чудесных сокровищ, и другие, где описывались красота и обаяние дочери султана, принцессы Бадр-аль-Будур.
Не только те, кто знал Аладдина, когда он в лохмотьях играл на улицах с мальчишками, не узнавали его теперь; даже те, кто видел его совсем недавно, едва узнавали, так сильно изменились его черты. Таково было действие лампы, которая постепенно изменяла того, кто обладал ею, и придавала ему совершенства, соответствующие высокому положению, достигнутому им с ее помощью...
Принцесса была прекраснейшей брюнеткой на свете. Глаза ее были большими, живыми, сверкающими, ее внешность - приятной и скромной, нос - правильной формы, рот маленький, губы пунцово-красные и чарующие своей симметрией - словом, все черты ее лица были совершенно безупречны. Неудивительно поэтому, что Аладдин, никогда не видевший подобных прелестей и чуждый им, был ослеплен. Вдобавок ко всем этим совершенствам Принцесса обладала такой стройной фигурой, держалась так величественно, что одного ее вида было достаточно, чтобы внушить уважение.
- Обожаемая Принцесса. - сказал Аладдин, приблизившись и с почтением приветствуя ее, - если я имел несчастье вызвать ваше неудовольствие моим дерзким желанием завладеть таким прелестным существом, то я должен сказать, что вам следует винить в этом ваши яркие глаза и чарующие прелести, а не меня.
- Принц, - ответила Принцесса, - мне достаточно взглянуть на вас, чтобы сказать, что я повинуюсь без неохоты.
Ребекка вышла из поезда в Мейплвуде и поспешила на почту, где стоял дилижанс, отправляющийся в Риверборо. И какова же была ее радость, когда она увидела, что держит лошадей под уздцы не кто иной, как дядя Джерри Кобб!
- Постоянный возница заболел, - объяснил он, - и когда послали за мной, я подумал: прошли денечки, когда я влезал на козлы, но ведь Ребекка не станет терять времени даром, когда получит письмо от своей тети Джейн, и я поймаю ее сегодня или если она немного задержится, то уж завтра непременно. И вот я здесь, как тогда, больше шести лет назад. Ну как, будешь "настоящей пассажиркой" или сядешь наверху вместе со мной?
Разные чувства сменяли друг друга на лице старика, и два или три случайных свидетеля были изумлены, увидев, как красивая статная девушка прильнула к запыленному плечу возницы и заплакала как ребенок.
- О, дядя Джерри! - всхлипывала она. - Дорогой дядя Джерри! Все это было так давно, и столько всего случилось за это время, и мы так постарели, и столько еще случится, что мне просто страшно.
- Ну, ну, голубушка! - шепнул старик ласково. - Мы будем совсем одни на козлах и обсудим это, пока едем, и, может быть, все покажется не таким уж плохим.
Каждая миля пути была так же хорошо знакома Ребекке, как и дяде Джерри, - каждая поилка для скота, мельница, амбар, флюгер, пруд, ручей. И все время, пока они ехали, она вспоминала казавшийся таким далеким день, когда она впервые сидела на козлах с болтающимися в воздухе ногами, не достающими до подножки. Она снова чувствовала запах большого букета сирени, видела украшенный воланами розовый зонтик, ощущала жестко накрахмаленное ситцевое платье и раздражающие уколы черных и желтых иголок дикобраза, украшавших ее шляпку.
Почти вся поездка прошла в молчании, но это было приятное, согревающее душу молчание и для дяди Джерри, и для сидевшей рядом с ним девушки.
Затем они увидели Эбайджу Флэга, лущащего бобы возле сарая, а затем окна чердака Перкинсов, где развевался кусок белой ткани. Ребекка сразу разгадала продиктованный любовью замысел Эммы-Джейн - приветствовать ее с помощью этого маленького реющего на ветру флага, передать ей послание в первую же минуту, когда она увидит трубы Риверборо, чтобы согреть ей душу еще до того, как они встретятся.
Затем появился кирпичный дом, выглядевший точно так же, как и прежде, хотя Ребекке казалось, будто смерть околдовала его своими волшебными чарами: зеленый холм, величавые вязы, все желтые и бурые в эту пору, пылающие клены, садовые клумбы с яркими астрами, штокрозы, вздымающиеся высоко на фоне окон гостиной, - только вместо радостных розовых и красных цветов виднелась в этих окнах полоска траурного крепа, связавшая вместе шторы, и другая такая же - на медном кольце парадной двери.