Глеб закрыл глаза и снова улетел в зыбкое пространство, похожее на марево. Марита влила еще глоток своим клювом и тихо засмеялась.
— Какая колючая борода!.. А отчего ты дрожишь? Холодно? Если холодно, я согрею. Прижмись ко мне, не бойся. Чувствуешь тепло?..
Он чувствовал ледяной, влажный холод и свое немеющее от него тело. Съежился, выставил руки, чтобы не касаться Мариты; она же с неожиданной силой потянула к себе.
— Ты уже не отличаешь тепла и холода… Одна колючая борода.
Глеб вырвался, привстал на руках: перед взором была сплошная пятнистая стена камуфляжа, сквозь которую пробивался серебристый лунный свет в виде креста. А ворон уже сидел на земле, в нескольких шагах от его головы.
«Еще далеко», — подумал он, свертываясь в комок.
Марита наполнила его рот горячим вином.
— Тебе хорошо, милый? Он снова вскинул голову, вспомнив о вороне, — тот придвинулся на один шаг и в синих сумерках, в свете розового креста, падающего с неба на землю, напоминал резиновую игрушку.
А далее он отмечал время по тому, как приближался ворон, и реальность опять разбилась на кадры: сон — явь, день — ночь, Марита — ворон… Когда до птицы оставался шаг, она вдруг крикнула:
— Стреляй!
Он выстрелил наяву, мгновенно выхватив пистолет, но даже от негромкого хлопка с деревьев и с земли взметнулась черная стая и заслонила солнечный крест. Глеб встал на ноги, в желтеющей «зеленке» сыпалась листва, сбитая крыльями. Больше всего на свете сейчас хотелось пить: похмелье от вина Мариты иссушило рот, язык и гортань, раскалывало голову. Он собрал оружие, присыпанное желтыми хлопьями, нагрузился и пошел в сторону, где спрятал машину: неподалеку от нее были две глубокие колеи от колес «Кировца», заполненные водой…
Жажда унялась через час, когда огрузший желудок больше не вмещал жидкости. И лишь напившись, Глеб вернулся к «Волге» и обнаружил в багажнике коробку старого марочного вина. Он тут же откупорил бутылку и, хоть уже не лезло, вжал в себя глоток.
Вкус был точно такой же, как во сне у вина Мариты…
И последний ее крик он истолковал как приказ, мольбу, неожиданно примирившую Глеба с призраком или духом стреляющей женщины. Он прозвучал в тот момент, когда ворон взлетел ему на грудь и перед глазами встал не светлый крест, а черный клюв.
Он вышел к автомагистрали в том месте, где «зеленка» вплотную примыкала к насыпи, сходя на нет в виде густых таловых кустов, буйно разросшихся при диктаторском режиме, — дорожное хозяйство было давно запущено, не оставалось ни одного нерасстрелянного знака, выбоины на асфальте достигали опасной глубины, так что в дождливую погоду приходилось тормозить возле каждой лужи. Возле такой выбоины Глеб и устроил засаду, проделав незаметные с дороги «бойницы» в зарослях.
В течение первых суток он привыкал к новому месту, осваивался, вил гнездо для ночлега, собирая в кюветах проволоку, обрывки тепличной пленки, мятые картонные коробки. И все время его не покидало предощущение удачи, неясные знаки которой чудились и в том, что это третье по счету место и что очень уж неудобный обзор, всего каких-то двести метров в одну и сто — в другую сторону. Зато пути отхода лучше не придумать, два прыжка — и ты в густой «зеленке», где можно оторваться от любого преследования. К исходу четвертого дня он настолько обвыкся, что на слух определял марки и количество автомобилей, идущих по дороге, и иногда даже не поднимал головы, чтобы проводить взглядом транспорт, и совсем редко брал бинокль. На шестые сутки с утра зарядил дождь, но, несмотря на мерзкую погоду, отчего-то увеличился поток машин, движущихся в сторону Аргуна, больше грузовиков с тентами и автобусов, где видны были вооруженные люди в камуфляже и в какой-то сборной полугражданской одежде. К вечеру с некоторым промежутком проревели четыре БТРа и бронированный понтоновоз, загруженный боеприпасами, и надолго все смолкло, даже не стало видно легковых. Дождь так и сыпал, сумеречный день медленно и незаметно превратился в вечер, все замерло, отяжелело, набрякло выжидательной тишиной. Сам не зная зачем, Глеб снял крышки с гранатометов, приготовил их к бою, выложил из сумки спаренные магазины, натолкал их в специальные карманы на груди и боках, отстегнул клапаны на подсумке с подствольными гранатами. Он старался не думать — зачем, боялся спугнуть свои руки, сглазить предчувствие ожидаемого боя.
И примерно через час, когда внезапно прекратился дождь и с юга потянул ветер, разрывая сплошную облачность, со стороны Аргуна одна за одной полетели машины: сначала легковые, группами по три-четыре, затем взревели дизели КамАЗов, «Уралов» и прочих грузовиков поменьше. Эта странная лавина пронеслась около полуночи, и на полчаса снова повисла шуршащая от ветра тишина. Глеб всматривался в горизонт, задымленный рваными тучами, но, кроме редко мелькавших звезд, ничего не увидел. И вот снова накатилась волна рева моторов, дорога расцвела зыбким, мелькающим светом фар, бегущими тенями по обочинам. Грузовики неслись на большой скорости, и если первая лавина еще притормаживала перед лужей, заполнившей выбоину, то эта громыхала, не сбавляя газа и едва удерживаясь на дороге. КамАЗы, набитые людьми, сменяли автобусы, легковые, БТРы с пехотой на броне, УАЗы и даже пожарные машины. Скоро между техникой промежуток резко сократился, появились танки с развернутыми назад башнями, автомобили с прицепленными орудиями и снова грузовики с живой силой. Один из них так сильно тряхнуло на выбоине, что тяжелый миномет на лафете опрокинулся набок, из кузова выскользнули два длинных ящика, но никто не думал останавливаться, чтобы поправить дело. Миномет так и потащился на боку, выбивая из асфальта снопы и шлейфы искр.
Это был бег! Беспорядочное, торопливое отступление, стремление спастись от настигающей и невидимой пока силы!
Глеб ощутил дрожащий восторг в груди и услышал свой всхлипывающий от радости голос: бегут! Бегут!..
До четырех утра дорога от Аргуна гудела и выла моторами. Вывалившиеся из разбитых ящиков мины — длинные и скользкие, как рыбы, катались под колесами, вертелись, закрученные в волчок, пока не слетели с дорожного полотна в кювет. И никто их не боялся, поскольку глаза бегущих ничего этого не замечали, но Глеб всякий раз присаживался инстинктивно, хотя знал, что они не разорвутся, пока не свинчен колпак с головки. Перед рассветом дорога опустела, белесый асфальт, казалось, начал остывать, чернеть, и только выбоина с остатками воды еще матово блестела в темноте. Прошло минут сорок полной тишины, прежде чем снова послышался одинокий рев БТРа. Он проскочил мимо, и люди на броне едва удержались, когда колеса попали в яму. Послышалась ругань на чеченском, мат на русском, и не успел он затихнуть, скрывшись за поворотом, как над асфальтом вновь вспыхнули фары — узкие лучи, сжатые специальной светомаскировкой.
— Вот он! — вслух сказал Глеб и ощутил легкий знакомый озноб, щекочущий тело и нервы перед боем.
По дороге на небольшой скорости полз БТР, за ним четырехколесный броневичок БРДМ — машина войсковой разведки, а замыкали колонну тяжелый «Мерседес-600» и грузовик-кормовоз с конусным железным кузовом.