— В девяносто третьем не стеснялись, шумели в центре Москвы. Скромные стали? Или я отстал от жизни?..
— Не отстал, Саня… Кто у нас еще может работать профессионально, чисто и со вкусом? Кроме спецназа из нашей конторы?
— Да вроде и некому, насколько помню.
— Тогда это не ГРУ, не ФСБ и не РУОП какой-нибудь, — сделал еще одно заключение Головеров. — По почерку — наши, по духу — нет.
— Мои воспитанники? Так они в Югославии остались…
— Ты же не один такой воспитатель.
— Да уж, спецназов развелось!.. И воспитателей.
— А какая у меня была казачка, Саш! Даже хотел с собой взять…
— Что же не взял?
— Есть такое дерево, которое не пересадишь. И птицы есть — в клетках не живут и в неволе не размножаются.
Анатолий Иванович, крепившийся до поры до времени, тут не выдержал:
— Извиняюсь, мужики… Что-то я не понимаю? Надо действовать, а вы хрен знает о чем!..
— О женщинах, брат, — улыбнулся Грязев и похлопал его по затылку.
— О строптивых женщинах, которые в неволе не размножаются.
— Торчим тут, как… — выматерился «ковбой», вдруг почувствовав поддержку Анатолия Ивановича. — С трассы из базуки — и факел! Бля… Ну, вы, тренированные, натасканные — чего? Про баб бакланят, когда действовать надо! Вы делайте, делайте что-нибудь! Или, на хрен, я сейчас пойду и всех в блин раскатаю!
— Ладно, что-нибудь сделаем, — пообещал Глеб и обернулся к снайперу. — Сходи в разведку. Глянь, кто возле котла толчется. Если только соглядатаи, выйди на трассу, подальше от них, и лови машину, грузовик. Скажи, сломались, дернуть надо, до Невинномысска. За деньги.
— Кто остановится? Золотом осыпь — пошлют, — проворчал Анатолий Иванович. — Тем более, я в таком виде.
— Это хорошо, что в таком. Остановится тот, кому надо.
— Хочешь сказать?..
— Ну да! Гони его сюда, тут разберемся. Снайпер минуту подумал, достал и спрятал под одеждой гранату Ф-1 с запалом без замедлителя, осторожно, в узкую щель двери выскользнул из машины: «Москвич» наверняка держали под неусыпным надзором. В траве растворился, как ящерица…
— Ну вы и слоны! — не унимался «ковбой». — Бля, я думал, вы крутые, а вы как заторможенные, как отморозки…
— Не оскорбляй лучших чувств, — заметил Саня и подмигнул Глебу. — Знаешь, у меня в Турции тоже была… казачка. Должен сын родиться.
— Что ты? И молчал, гад!
— Да я не понял, может, и наколка… Но ее рвало натурально.
— Турчанка, что ли?
— Но! Наша, москвичка, сочетался с ней законным браком. Конечно, липовым, но свидетельство видел сам. Чистая работа.
— «И за борт ее бросает, в набежавшую волну!» — спел Головеров.
— Слушай, а какая там хохлушка была у начальника центра! Обалдеть. В турецкой бане мыла. Намылит горячей пеной, а потом грудью массаж…
— Ты изверг, Грязев! Замолчи, извращенец!
— Какая расслабуха идет, — продолжал тот. — Никакая «химия» рядом не стояла.
— А я думаю, что ты там подзаторчал? Инструктор…
— Да я в Болгарии подзаторчал, — признался Саня. — От танцовщицы на углях едва ушел. Сердце трещало…
— Все-таки, как это — плясать на огне и не обжечься?.. Я танцы на крови видел. А на огне?
— На огне — танец очищения. Ступишь с ложью в душе — дым из-под подошв. Понимаешь, нужно дойти до такой степени правды, чтобы тело становилось нетленным. Но этого еще мало. Самое трудное — представить, что ты — сам огонь, сгусток пламени, пылающий уголь, но душа при этом — холодна и бесстрастна… Нет, это целый мир, иной мир, понимаешь?
— Нет, не понимаю, — проговорил Глеб. — Кажется, так не бывает.
— Бывает. Тут главное — первый шаг, психологический барьер. Ну, как в первом бою: страшно, а идти надо. Душа трясется, а откуда-то — трезвое сознание и холодный рассудок.
— И так же страшно?
— Не просто страшно… Но посмотришь — девушка танцует! Ноги, бедра напоказ, чтобы платье не вспыхнуло… И так тебя заберет!
— Кажется, забрало, — подтвердил Глеб, рассматривая в бинокль трассу. — Буксир у нас есть.
— Представляю, какой буксир, — усмехнулся Саня. — Сейчас они нас зацепят…
— Поглядим…
— Ну вы, бля, чокнутые! — определил «ковбой» и схватился за рюкзак. — Фургон тормознул, без окон! А что в фургоне? Соображаете?!
Грузовик ГАЗ-53 с синим фургоном уже спустился С насыпи на проселок и теперь набирал скорость.
— А что? Фургон как фургон, — сказал Глеб. — Типа хлебовозки. Или нет. Вроде попроще, одна дверь, сзади. Слава Богу!
Грязев порылся и извлек из-под сиденья монтировку — таксист возил ее для самообороны, отщелкнул замок и замер у двери.
— Мать вашу… — неистовствовал «ковбой», выпутывая автомат из тряпья. — Думал, в самом деле вы… А вы!.. Потому и духам сдались! Супермены долбаные… Ну, падла, сейчас наделаю мяса!
Головеров дождался, когда он пристегнет спаренные магазины, втолкнет гранату в подствольник и отобрал оружие.
— Вы оба — под машину! — приказал он. — И лежите, чтоб не зацепило.
Владелец «Москвича» больше не потел и не вонял — одеревенел и побелел как покойник, уже не внимая словам.
— Я?! Под машину? Отлеживаться, когда!.. — «ковбой» был на той грани боевой истерики, которая бросает человека грудью на амбразуру.
— Хватит тебе воевать. — Глеб приобнял парня, не сводя глаз с грузовика. — Дай нам размяться. А ты контролируй «таксиста», чтобы глупостей не наделал. Как дам команду — ты его пихай за колесо. Возможно, начнут работать снайпера, гляди, чтоб не прилетело. Хлопец-то раскис.
Обыденный и спокойный тон обескуражил «ковбоя» окончательно, однако и притушил истеричность.
Фургон приближался, и когда до него оставалось не больше сотни метров, Глеб тронул руку Грязева.
— Пора, Саня…
Тот демонстративно и не спеша выбрался из кабины, открыл багажник и достал буксирный канат, встал с ним возле переднего бампера — беспрестанно двигался, шевелился, отвлекая на себя внимание.
— Теперь вы, — скомандовал Головеров. — Только ползком.
«Ковбой» выскользнул из машины ногами вперед, потянул за собой «таксиста», словно полупустой мешок с тряпьем. Грузовик сходу начал разворачиваться в десяти метрах от «Москвича»: сдал назад, съехав с проселка, потом не торопясь вывернул колеса и потянул вперед. И когда «Москвич» исчез из обзора водителя фургона, Глеб молниеносно выбросился из машины и за один рывок оказался возле грузовика, со стороны водителя. И как только тот приоткрыл дверцу и высунулся, чтобы сдать назад, Головеров выдернул его из-за баранки и придавил к земле.