Вера Коноплянникова, барышня из Петербурга, вызванная господином Ованесовом, благополучно добралась до станции Сухой Кут, где ее поджидал княжеский экипаж. Господин Ованесов не рискнул оставить дела в городе и поехать на станцию, чтобы встретить барышню. Эту щекотливую миссию возложили на Колычева.
Дмитрий, встречавший петербургскую этуаль на станции, ожидал увидеть разбитную особу из тех, на которых, что называется, кожица горит.
Он хорошо представлял этот тип столичных красоток, каждая улыбка которых имеет свою цену по прейскуранту. У подобных барышень все рассчитано на привлечение внимания, и все чересчур – и вызывающая элегантность, даже вычурность наряда, и красота, в самой своей безупречности скрывающая некую чрезмерность, и излишне смелые манеры...
Но на станционный перрон из вагона петербургского поезда вышла во всех смыслах обычная, хотя и не лишенная красоты девушка, стройная, сероглазая, с пепельными волосами, стянутыми узлом под маленькой шляпкой с крапчатой вуалеткой. Одета она была в дорожное пальто из легкого шелка, называемое «пыльник». В таких пальто часто путешествуют практичные дамы, чтобы поберечь спрятанную под ним одежду.
Дмитрий боялся, что, увидев на перроне вместо Ованесова совершенно незнакомого ей господина, Вера испугается и не захочет ехать с Колычевым в чье-то загородное имение, где ее должны разместить.
Но девушка восприняла все, что говорил Дмитрий, с вежливым равнодушием, ни одной искорки тревоги не мелькнуло в ее глазах, и она покорно, сопровождаемая Колычевым, направилась к княжескому экипажу.
Похоже, ей было совершенно все равно, что произойдет дальше...
«Пока наши женщины не научатся проявлять хоть какую-то осмотрительность, их так и будут безжалостно убивать, – невольно подумал Дмитрий. – На счастье этой пигалицы, я не душегуб и не собираюсь лишать ее жизни. Но нот так, не задумываясь, почему ее не встретил знакомый, и даже не прислушиваясь к тому, что ей объясняют, отправиться куда угодно с первым встречным человеком... Осмотрительной эту барышню не назовешь. И ведь знает, вероятно, что здесь недавно при невыясненных обстоятельствах убили молодую женщину. Удивительное легкомыслие».
Станционный жандарм, с которым Дмитрий познакомился в день убийства молодой княгини, окинул приезжую оценивающим взглядом и, козырнув Колычеву, вступил в разговор:
– День добрый, господин Колычев. Я смотрю, вы опять молодую даму поджидали? Ну, слава тебе Господи, эта хоть благополучно добралась. Вы, мадемуазель, тоже в имение к князю, погостить?
Дмитрий собирался было представить Веру как свою собственную знакомую, но не успел.
– Да, его сиятельство вызвал меня из Петербурга, – равнодушно ответила Вера.
– Ну что ж, оно и понятно, его дело вдовое, – усмехнулся жандарм и вновь козырнул.
Вера казалась совсем не разговорчивой и по пути в усадьбу лишь немногословно отвечала на те вопросы, что задавал Дмитрий, никак не стараясь поддержать разговор. Единственное, о чем она посчитала возможным высказаться, была погода.
– А здесь прохладно, – заметила Вера, придерживая от ветра шляпку. – Я думала, на юге будет теплее.
– Погода испортилась только неделю назад, – попытался развить погодную тему Колычев. – А до того стояла страшная жара. Я, когда собирался на юг в бархатный сезон, совершенно не ждал такого изнурительного пекла. Сейчас хотя бы посвежело и стало легче дышать...
Вера молча устремила взгляд на дорогу, никак не реагируя на слова Колычева.
Княгиня Рахманова, как дама, получившая в свое время хорошее воспитание, сумела сделать над собой усилие и, несмотря на все недовольство, приняла Веру Коноплянникову вполне милостиво. К тому же скромный дорожный пыльник Веры совсем не походил на одеяние жрицы свободной любви и никак не выдавал свою хозяйку.
А на Веру сильное впечатление произвела роскошная, утопающая в южных розах княжеская усадьба. Как ни старалась барышня сохранить на лице прежнюю маску невозмутимого равнодушия, все равно ей трудно было скрыть удивление и восторг.
Увидев, наконец, молодого князя, владельца всего этого великолепия, Вера заговорила с ним гораздо более почтительно, чем с Дмитрием Степановичем на станции.
Колычев дал Вере время устроиться на новом месте, привыкнуть к усадьбе и ее обитателям, а потом стал заводить с ней беседы, пытаясь осторожно выведать о том, что происходило в петербургском поезде в день убийства. Но как только он подступал в разговоре к теме дорожных впечатлений, Вера тут же замыкалась, отвечала односложно, а то и вовсе отмалчивалась, и всячески демонстрировала нежелание говорить о своей поездке в компании Ованесова и том, что случилось в вагоне первого класса...
Дмитрий не раз сетовал на характер упрямой девицы, но Феликс Рахманов не хотел его слушать – он был от Веры в восторге и все время пытался оказать ей какие-то знаки внимания – приказал садовнику ежедневно приносить во флигель Веры букеты роз и корзинки с фруктами, сам отобрал для нее в библиотеке несколько популярных у дам переводных романов, посылал слуг в город за пирожными «птифур» и шоколадом...
Вера при виде Феликса буквально расцветала и теряла всю свою замкнутость.
Через пару дней в усадьбу прибыл господин Ованесов, желавший навестить гостью. Ему указали на флигель, в котором разместилась Вера. Девушка вышла из домика к нему навстречу, не приглашая его войти. Под ревнивым взглядом князя, наблюдавшего за происходящим из окна большого дома, Вера с Ованесовым сделали несколько кругов по аллеям парка, оживленно беседуя о чем-то, после чего купец, впавший в плохое настроение, откланялся и отбыл восвояси.
Феликс бегом спустился по мраморной лестнице, прыгая через две-три ступени, разыскал Веру в саду и увел ее куда-то к морю.
– Дмитрий Степанович, вы знаете хотя бы что-нибудь об этой девушке? – озабоченно спрашивала Дмитрия старая княгиня. – Я не уверена, что могу одобрить излишне близкое знакомство моего сына с этой особой. Нет, я, конечно же, не имею склонности к тиранству и не могу диктовать мальчику свою волю, даже руководствуясь наилучшими намерениями, но Феликс порой проявляет неподобающее легкомыслие! Все-таки он – князь Рахманов и должен осмотрительно относиться к своим дружеским связям.
Сидя после обеда в беседке парка, Дмитрий услышал, что из открытого окна флигеля Веры доносятся звуки гитары и женский голос надрывно, со слезой поет:
Больную гордость затая,
Свое молчанье не нарушу
За что он полюбил меня,
За красоту или за душу?
Любил и презирал меня...
К удивлению Колычева, баритон Феликса стал подтягивать слова романса, и вскоре из флигеля уже доносился вокальный дуэт.
Вечером Вера сама разыскала Колычева, сидевшего с книгой в беседке у моря. На ее лице было непривычно благожелательное выражение.
– Дмитрий Степанович! Я хочу вам обо всем рассказать. Ну, о том, что тогда случилось в поезде... Вы ведь интересуетесь. Я думала, всю жизнь молчать об этом буду. Но мне так князя Феликса жалко. Он о жизни своей говорил, так у меня просто сердце рвется, как его послушаю. Такая у него судьба была горькая, так еще и жену любимую потерял. Я вчера весь вечер плакала, как от него обо всем узнала... Вот ведь жизнь у человека сложилась, похлеще всякого романа будет.