Последний комплимент поверг меня в некоторое смятение своим двусмысленным звучанием. Любого человека приятнее увидеть живым, чем лежащим в гробу, однако редко кто высказывается на этот счет со столь обезоруживающей откровенностью. Я озадаченно замолчала.
Господин Штюрмер заметил это и поспешил поправиться:
— Я имею в виду — приятно видеть вас, так сказать, во плоти, а не бледный оттиск вашего фотографического портрета на газетной странице. Простите, мадам, мой русский язык далек от совершенства и порой выкидывает всякие штуки.
Однако, надо бы напомнить господину адвокату, что у него какое-то дело ко мне…
— Чему обязана вашим визитом, господин Штюрмер?
— Да-да, мадам, пора перейти к делу, простите, что занимаю ваше время пустой болтовней. От фрейлейн Эрсберг мне стало известно, что вы проявили определенную заботу о моей дальней родственнице…
Я удивилась. О какой родственнице говорит Штюрмер? Не помню, чтобы я заботилась о чьих-либо родственницах, кроме своих собственных…
— Я говорю о Лидии Танненбаум, — пояснил Штюрмер, — Она моя родственница, правда, весьма дальняя, но все же… Мне стало известно, что вы ее разыскиваете и даже побывали у нее на службе в конторе господина Крюднера.
Неужели еще хоть кто-нибудь решил поинтересоваться Лидочкиной судьбой? Да за одно это адвокату многое простится!
— Меня тревожит необъяснимое исчезновение Лидии, господин Штюрмер. Полагаю, у вас тоже есть основания для беспокойства, — я была готова обсудить эту тему с объявившимся родственником мадемуазель Танненбаум, но никогда не следует торопиться с выводами и откровенными разговорами…
— О, мадам, благодарю вас за заботу о моей родственнице, но уверяю вас, беспокойство совершенно излишне, — Штюрмер улыбнулся ослепительной улыбкой, демонстрирующей неплохие зубы. — Это дело семейное, я уже предпринял определенные шаги к возвращению Лидии, так сказать, на круги своя…
— Так стало быть, вам известно, где она находится? — я не смогла удержаться от вопроса.
Адвокат замялся.
— Видите ли, мадам, повторюсь — это дело семейное. Не сочтите за обиду, но мне не хотелось бы обсуждать его с посторонними…
Мой въедливый внутренний голос, и до того подававший некоторые сигналы тревоги, при последних словах адвоката взвыл как корабельная сирена, предупреждая меня об опасности.
— Кстати, мадам, мне стало известно, что вы осматривали личные вещи Лидии, — продолжал Штюрмер.
— И вы этим недовольны?
— Безусловно. Но главное, этим была бы весьма недовольна сама Лидия.
— Что ж, когда мне удастся ее разыскать, я готова принести барышне самые искренние извинения. Надеюсь, она простит мою бесцеремонность, вызванную крайними обстоятельствами.
— Я уже имел возможность заметить, что ситуация не так уж страшна, как кажется со стороны. И что, прошу прощения, мадам, вы надеялись найти на бельевых полках Лидии?
— Ничего особенного. Вещи человека порой бывают очень красноречивы. Я просто искала какую-нибудь подсказку, которая помогла бы мне понять эту загадочную ситуацию…
— Не стоило труда, мадам. Я, как близкий родственник девицы, сам приму необходимые меры…
— Так вы — близкий или дальний родственник? — невинно поинтересовалась я. — Это как-то запутанно звучит.
— Пардон. Из-за неидеального владения русским языком я порой нечетко, как уже было замечено, излагаю свои мысли. Я дальний родственник Лидии, весьма дальний, но ближе меня у нее все равно никого нет. Поэтому меня обеспокоил тот факт, мадам, что в ваши руки попали дневники и другие бумаги моей родственницы. Полагаю, вы сами, сударыня, хорошо понимаете, что это не совсем этично. Если позволите, мне было бы желательно забрать вещи и бумаги Лидии из чужих рук и сохранять их самому до ее возвращения.
Эге, а в этих бумагах, стало быть, есть что-то, что заставило господина Штюрмера суетиться. Это неспроста!
— Простите, господин адвокат, но бумаги, как и прочие вещи, были оставлены Лидией в пансионе «Доброе дело», хозяйкой которого я являюсь. Стало быть, я имею право по своему усмотрению принять меры по сохранению вещей отсутствующей жилицы пансиона вплоть до ее возвращения. Никаких письменных или устных распоряжений с просьбой передать что-либо из ее имущества родственникам от мадемуазель Танненбаум не поступало, да и то, что вы состоите с ней в родстве, не подтверждается ничем, кроме вашего голословного заявления. Вы адвокат, так что прекрасно знаете, как следует поступать, оставаясь в рамках закона. Я с удовольствием пойду вам навстречу, если мне будет предъявлено полицейское предписание или судебное постановление о выдаче вам имущества Лидии Танненбаум или хотя бы ее собственноручное письмо с подобным требованием, но ни в каком ином случае.
— Ей-богу, не ожидал от вас такого пристрастия к бюрократическим формальностям, мадам. Вы ведь известны как сторонница радикальных взглядов…
— Люди много болтают, и порой болтают лишнее, — холодно заметила я. — К тому же радикализм — это вовсе не желание полностью отвергнуть закон, не путайте его с анархизмом.
Штюрмер поторопился вернуть на свою физиономию выражение сердечности.
— Ну что ж, сударыня, я полагаю, в вопросе установления родства с фрейлейн Танненбаум вполне достаточно моего благородного слова. Что вы думаете по этому поводу? У вас ведь нет оснований усомниться в моих словах?
Что я думаю по этому поводу, я ему не сказала, все-таки как-никак в свое время мне дали приличное воспитание. Сохраняя невозмутимое выражение лица, я лишь многозначительно пожала плечами. Штюрмер предпочел этого не заметить.
— Мы можем договориться как благородные люди… Что-то адвокат уж слишком напирает на свое благородство, это неспроста.
— Вы, сударыня, имели много хлопот по поводу Лидии и ее легкомысленного поступка. (Все-таки я говорю с немцем — оборот иметь много хлопот по поводузвучит как перевод с немецкого…) Некоторая денежная компенсация поможет вам позабыть о бездарно потраченном времени и сделает дневники моей родственницы не столь уж большой ценностью в ваших глазах.
Штюрмер вытащил объемистый бумажник из свиной кожи и вытащил из него пять красных кредиток.
— Полагаю, пятьдесят рублей — достаточная цена за ваши моральные издержки? — поинтересовался адвокат каким-то особенным оскорбительно-вежливым тоном.
Мое лицо, надеюсь, недвусмысленно свидетельствовало о тщетности его потуг, но он так ничего и не понял. В его хитрых светлых глазах, блестевших за стеклами пенсне, застыло пытливое выражение игрока в покер, который в упор смотрит на своего противника, пытаясь разгадать, блефует тот или нет и какую карту припрятал в своей руке.
— Ну что ж, я знал, что вы — дама практическая и никогда не упустите верной выгоды. В таком случае, я полагаю, мы сможем договориться. Вот ваша выгода, Елена Сергеевна. Поверьте, больше вам никто не даст.