Я наклоняюсь вперед, к ветру, держась за оконный проем рукой. Еще несколько сантиметров, и мой вес увлечет меня вниз. И я уже не смогу удержаться.
Но я не могу. Мои родители пожертвовали собой ради любви ко мне. Потерять свою жизнь без достаточной причины будет надругательством над их жертвой. Независимо от того, что я натворила.
– Пусть чувство вины научит тебя, как поступить в следующий раз, – сказал бы мой отец.
– Я люблю тебя. Несмотря ни на что, – такими могли быть слова моей матери.
Одна часть меня желает выжечь родителей из памяти, чтобы мне больше не пришлось их оплакивать. Но другая боится того, кем я могу стать – без них.
Глаза заливают слезы. Я начинаю медленно спускаться обратно в зал, где меня допрашивали.
Я возвращаюсь в койку под утро. Тобиас уже проснулся и встал. Он идет к лифтам, и я иду следом, поскольку знаю, чего он хочет. Мы стоим в лифте рядом, у меня звенит в ушах.
Лифт останавливается на втором этаже, и меня начинает бить дрожь. Она идет от кистей, по предплечьям, плечам, груди, пока не начинает трястись все мое тело, и я не могу ничего с этим сделать. Мы стоим между дверей лифтов, прямо над символом Правдолюбия, наклоненными весами. Он вытатуирован у него посредине спины.
Тобиас долгое время не смотрит на меня. Стоит, скрестив руки на груди и опустив голову. У меня кончается терпение. Еще немного, и я закричу. Мне надо что-то сказать, но я не знаю что. Не могу извиняться, потому что всего лишь сказала правду и не могу сделать ее ложью. И не могу простить себя.
– Ты мне не сказала, – произносит он. – Почему?
– Потому, что я не… – и я трясу головой. – Не знала, как это сделать.
– Но все просто, Трис…
– Да, – киваю я. – Надо подойти и сказать: «Кстати, я застрелила Уилла и теперь чувство вины рвет меня на куски. А как насчет завтрака?» Я права?
Внезапно у меня не остается сил терпеть. Глаза заполняются слезами.
– Почему бы тебе не попытаться убить одного из лучших друзей, а потом начать разбираться с последствиями?! – ору я.
Закрываю лицо руками. Я не хочу, чтобы он снова смотрел, как я рыдаю. Он касается моего плеча.
– Трис, – мягко произносит он. – Прости. Я не говорю, что не понимаю тебя…
Он на мгновение замолкает.
– Мне хочется, чтобы ты доверяла мне.
Я доверяю тебе, думаю я, и слова почти срываются с языка. Но я останавливаюсь. А будет ли он любить меня, несмотря на все мои ужасные поступки? Проблема во мне самой, а не в нем.
– Тебе не кажется странным, что я узнал от Калеба о том случае, когда ты едва не утонула в баке с водой, – продолжает он.
Я с силой провожу пальцами по щекам, стирая слезы.
– Другие вещи еще более непонятные, – я стараюсь быть спокойной. – Например, увидеть воочию мать твоего парня, которую все давно считали мертвой. Или подслушать, как он планирует союз с бесфракционниками, но даже не делится этим с тобой.
Он убирает руку с моего плеча.
– Так что не делай вид, что это только моя проблема, – заявляю я. – Может, я тебе и не доверяю, но ты тоже это делаешь.
– Я думал, мы сможем поговорить обо всем этом со временем, – отвечает он. – Или я должен был сказать тебе все сразу?
Я чувствую себя настолько обескураженно, что пару секунд не могу сказать ни слова. Щеки начинают гореть.
– Боже мой, Четыре! – кричу я. – Ты не хочешь говорить мне все и сразу, а я должна?! Неужели ты не видишь, как это глупо?
– Для начала не пытайся использовать мое имя как оружие, – предлагает он, показывая на меня пальцем. – Во-вторых, я не планировал союз с бесфракционниками, а лишь обдумывал такую возможность. В-третьих, если бы ты действительно собиралась признаться насчет Уилла когда-нибудь, то это было бы совсем другое дело.
– Но я рассказала тебе про Уилла! – кричу я. – И сыворотка правды тут ни при чем. Я сама сделала выбор!
– Что?
– Я была в сознании. Под действием сыворотки. Могла солгать, скрыть все от тебя. Но решила, что ты заслужил право знать правду.
– Хороший способ, – скривившись, отвечает он. – На глазах у сотен людей! Какая интимная обстановка!
– А, значит, я не только должна поведать тебе об убийстве, но и сделать это в правильной обстановке? – недоумеваю я. – В следующий раз надо заварить чайку, свечки зажечь, да?
Тобиас издает стон и, развернувшись прочь, делает пару шагов назад. Когда он поворачивается ко мне, его щеки покрыты красными пятнами. Я еще ни разу не видела его таким.
– Иногда с тобой бывает очень трудно, Трис, – шепчет, глядя в сторону.
Мне хочется сказать ему, что со мной действительно нелегко. И я бы не выжила в последнюю неделю, если бы не он. Но я просто смотрю на него, а в ушах стучит пульс.
Я не могу признаться ему в том, насколько он мне нужен. И я не могу жить без него, точка. Но мы не можем даже довериться друг другу, поскольку не знаем, сколько еще проживем на этой войне.
– Прости, – отвечаю я. Во мне не осталось ни капли гнева. – Мне следовало быть честнее с тобой.
– И все? – хмурится он.
– А что еще ты собирался услышать?
В ответ он просто качает головой.
– Ничего, Трис.
Я гляжу, как он уходит, и внутри меня растет пустота. Кажется, я скоро разорвусь на части.
– Так, какого хрена ты здесь делаешь? – спрашивает меня кто-то.
Я сижу на матрасе в коридоре. Я пришла сюда, но забыла, для чего, поэтому просто ничего не делаю. Я поднимаю взгляд. Линн. Я познакомилась с ней, когда она наступила мне на ногу в лифте в небоскребе «Хэнкок Билдинг». Сейчас она стоит рядом и глядит на меня, приподняв брови. У нее отросли волосы. Они еще короткие, но ее голова уже не выглядит, как череп.
– Сижу. И что? – отвечаю я.
– Ты смехотворна, вот и все, – со вздохом замечает она. – Собирай шмотки. Ты лихачка, и пора вести себя соответственно. Из-за тебя у нас плохая репутация у правдолюбов.
– Почему именно?
– Делаешь вид, что нас не знаешь.
– Я просто старалась помочь Кристине.
– Кристина, – фыркает Линн. – Влюбленная соплячка. Люди гибнут. На войне такое случается. Со временем она поймет.
– Ага, люди гибнут, но не всегда их убивает лучшая подруга.
– Без разницы, – отвечает Линн. – Пошли.
У меня нет причин отказываться. Я встаю и следую за ней по коридорам. Она быстро шагает, и мне приходится не отставать.
– Где твой страшный приятель? – спрашивает она.