– Домой, – говорит Тобиас, наконец-то подняв голову. Все слушают его. – Нам надо вернуть себе свое. Мы сможем уничтожить камеры наблюдения в районе Лихачества, и эрудиты не смогут следить за нами. Нам надо домой.

Кто-то выражает согласие криком, другие присоединяются. У лихачей так все и решается. Воплями и кивками. В такие моменты мы выглядим не как отдельные люди, а как часть целого.

– Но прежде, – начинает Бад, который раньше работал с Тори в тату-салоне, а сейчас стоит позади, держась за спинку ее стула, – мы должны решить, что делать с Эриком. Позволить ему остаться здесь и вернуться к эрудитам или казнить его.

– Эрик – лихач, – говорит Лорен, крутя кольцо на пальце. – Значит, мы решаем его судьбу. А не правдолюбы.

И крики несутся отовсюду. Я тоже воплю, помимо своей воли.

– В соответствии с законами Лихачества, казнь могут исполнить лишь лидеры фракции. Все пять бывших лидеров оказались среди предателей, – объявляет Тори. – Поэтому пришло время выбрать новых. Законы гласят – лидеров должно быть больше одного, и число должно быть нечетным. Если у вас есть кандидатуры, крикните, и проведем голосование, если оно понадобится.

– Ты! – орет кто-то.

– О’кей, – соглашается Тори. – Еще?

Марлен складывает руки рупором.

– Трис! – кричит она.

Мое сердце сильно бьется. Но, к своему удивлению, никто не начинает возмущенно переговариваться или смеяться. Несколько человек кивают, точно так же, как когда произнесли имя Тори. Я оглядываю толпу и ищу взглядом Кристину. Она стоит, скрестив руки на груди, похоже, никак не реагируя на выдвижение моей кандидатуры.

Интересно, как я выгляжу в их глазах. Должно быть, они видят во мне нечто, неизвестное мне самой. Сильного и решительного человека, которым я не могу быть. Или могу.

Тори кивком подтверждает, что услышала Марлен, и начинает оглядывать толпу, ожидая услышать имена следующих кандидатур.

– Гаррисон, – произносит чей-то голос. Я не знаю, кто такой Гаррисон, пока кто-то не начинает хлопать по плечу мужчину средних лет со светлыми волосами, забранными в хвост и закинутыми на плечо. Он ухмыляется. Я узнаю его. Тот самый, который назвал меня «девочкой», когда Тори и Зик сбежали от эрудитов и пришли к нам.

Лихачи на мгновение умолкают.

– Я предлагаю Четыре, – объявляет Тори.

Кроме возмущенного шепота сзади, никто не выражает несогласия. После того, как он избил Маркуса в кафетерии, его больше не называют трусом. Интересно, как бы они среагировали, если бы узнали, что это был не порыв, а абсолютно рассчитанный поступок.

Теперь он может оказаться там, куда и собирался. Если я не встану на его пути.

– Нам нужно трое лидеров, – произносит Тори. – Пора голосовать.

Они бы никогда не выдвинули меня, если бы я не остановила симуляцию. Наверное, не выдвинули бы меня, если бы я не ткнула ножом Эрика у лифтов или не полезла на мост. Чем более безрассудной я становлюсь, тем популярнее я среди лихачей.

Тобиас смотрит на меня. Я не могу быть популярна у лихачей, поскольку Тобиас прав. Я не лихачка. Я – дивергент. Я – кто угодно, по своему выбору. Я не могу выбрать это. Я должна быть отдельно от них.

– Нет, – заявляю я. Прокашливаюсь, чтобы говорить громче. – Нет, вам незачем голосовать. Я снимаю свою кандидатуру.

Тори глядит на меня, подняв брови.

– Ты уверена, Трис? – спрашивает она.

– Да, – отвечаю я. – Я этого не желаю. Я уверена.

Без споров и особых церемоний Тобиас избран лидером Лихачества. А я – нет.

Глава 23

Не проходит и десяти секунд, как мы избрали новых лидеров, и вдруг звучит сигнал. Один длинный, два коротких. Я поворачиваюсь на звук, правым ухом к стене, и вижу свисающий с потолка динамик. Есть и другой, на соседней стене.

Нас окружает голос Джека Кана.

– Внимание всем проживающим в доме Правдолюбия. Два часа назад я встретился с представителем Джанин Мэтьюз. Он напомнил мне, что Правдолюбие находится в уязвимом положении, зависит от Эрудиции, в плане выживания, и заявил, что если я хочу сохранить самостоятельность нашей фракции, то должен выполнить некоторые требования.

Я ошеломленно гляжу на динамик. Неудивительно, что лидер Правдолюбия излагает все напрямик, но я не ожидала публичного заявления.

– Чтобы выполнить данные требования, всем необходимо прийти в Место Собраний и сообщить о наличии или отсутствии имплантата. – добавляет он. – Эрудиты также приказали явиться к ним всем дивергентам. Цель мне пока неизвестна.

Его голос вялый. Да уж, он сломлен, думаю я. Потому, что оказался слишком слаб, чтобы сопротивляться.

Но лихачи умеют то, чего не умеют правдолюбы. Сопротивляться даже тогда, когда сопротивление кажется бесполезным.

Иногда мне кажется, что в каждой фракции я получаю урок, необходимый мне в жизни, и они откладываются в моей памяти, чтобы я могла найти свой путь в этом мире. Всегда есть чему поучиться. Всегда есть нечто важное, что следует понять.

Обращение Джека Кана заканчивается точно таким же тройным сигналом. Лихачи начинают бегать по залу, складывая в мешки свои вещи. Двое молодых парней срезают с дверей простыню и кричат что-то про Эрика. Кто-то прижимает меня локтем к стене, и я стою, глядя, как нарастает хаос.

С другой стороны, правдолюбы, в отличие от лихачей, знают, как поступить, чтобы тебя не уничтожили.

Лихачи стоят полукругом у стула для допросов, на котором теперь сидит Эрик. Он выглядит скорее мертвым, чем живым. Скрюченный, по бледному лбу течет пот. Смотрит на Тобиаса, не поднимая головы, так, что веки подняты под самые брови. Я стараюсь не отводить взгляда от Эрика, но его улыбка, когда пирсинг расходится в разные стороны, – просто ужасна.

– Хочешь ли ты, чтобы я перечислила твои преступления? – спрашивает Тори. – Или расскажешь их сам?

Капли дождя залетают в оконные проемы, и вода течет по стене. Мы стоим в зале допросов, на верхнем этаже «Супермаркета Безжалостности». Грохочет дневная гроза. От каждого удара грома и вспышки молнии у меня мурашки идут по затылку, будто электричество проходит сквозь кожу.

Мне нравится запах мокрого асфальта. Он чувствуется здесь, еле различимый, но, когда здесь все будет окончено, лихачи ринутся вниз и покинут здание. И мокрый асфальт будет единственным запахом, который я буду вдыхать.

У нас – дорожные сумки или что-либо в этом роде. У меня – рюкзачок, сооруженный из простыни и веревок. В нем одежда и запасные ботинки. На мне куртка, которую я забрала у лихачки-предателя. Пусть Эрик видит ее, если решит посмотреть на меня.

Эрик пару секунд оглядывает толпу, а затем его глаза находят меня. Сплетая пальцы, он осторожно складывает руки на животе.