Самое любопытное, невозможно было понять, с какой целью они бродят по заповеднику: лебедей не трогали, яиц из гнезд не доставали, не стреляли горных козлов и кабанов, которые тут расплодились и благоденствовали, и вообще не пакостили. Свой терем Ярослав никогда не запирал на замок, а по обычаю приставлял метлу к двери. Никто ни разу не пытался проникнуть в дом специальные метки ставил. Потом наконец он заметил, что неуловимые нарушители из Дворянского Гнезда брали воду из молочной цистерны, установленной на стальной треноге для поливки огорода.
Ярослав сам устроил напорную башню, соорудив водопровод от ледника, которой иногда лежал до августа и медленно таял. Раньше вода струилась под крупными глыбами и не достигала подножия – исчезала в какой-то невидимой трещине, ручеек в буквальном смысле проваливался сквозь землю. Ярослав от нужды взялся огородничать, раскопал залежалые старообрядческие земли у южного склона и засадил картошкой и овощами, но столкнулся с проблемой полива. Первый год таскал воду ведрами с озера – одна ходка полкилометра, не наносишься, особенно в жаркое лето, возможно, потому ничего не выросло. Тогда он и сделал водовод с горы, от отрытого среди камней колодца, перехватив ток ручейка, прежде чем он нырнет под землю. Вода по желобам и трубам самотеком попадала в цистерну, где нагревалась на солнце, и потом хоть в душе купайся, хоть поливай. И тут с землей что-то произошло: удобренная прежними жителями, но бедная и каменистая, она стала приносить невиданные урожаи, так что картошку, морковку и свеклу пришлось развозить по кормушкам для козлов и кабанов или вываливать на снег неподалеку от дома. Дикие звери на глазах превратились в домашних и с раннего утра атаковали крыльцо. Траву вокруг терема выбили до земли, и стало грязно, как у скотного двора.
Не наследить тут было невозможно, как на пограничной полосе, и по следам, оставленным под башней, он прочитал, что пришедших было трое и набрали они две какие-то емкости, круглые отпечатки от которых были возле крана. И не совсем плотно завернули кран – капало. Ходить по воду сюда за добрых тридцать километров – лодочных моторов никогда не слыхал – полный маразм, если даже тут очень чистая и вкусная вода.
Вскоре Ярослав вновь заметил свежие следы возле цистерны – приходили ночью, пока он спал. Значит, осмелели и не выжидали время, когда хозяин отсутствует. И тогда он сел в засаду, затаившись с карабином в руках на своем огороде. Около трех ночи, когда уже светало, он не услышал, а сразу увидел незваных гостей, которые бесшумно поднялись от озера по лестнице с двумя молочными флягами, постояли, озираясь, после чего осторожно двинулись к башне. Действовали быстро и привычно: один контролировал обстановку, двое других набирали во фляги воду, натянув на сосок крана принесенный с собой шланг, чтобы не слышалось журчания. В сумерках лиц было не разглядеть, но ребята пришли молодые и здоровые. Ярослав выждал, когда они нальют воду, и встал за изгородью.
– Стоять и не двигаться! – как в кино сказал он и выстрелил в воздух.
Эти трое схватили фляги и безбоязненно побежали к лестнице, причем не как воришки, застигнутые врасплох, – не бросили украденного.
– Стой! Стрелять буду! – закричал Ярослав и пальнул у них над головами. А воры хоть бы вздрогнули, хоть бы пригнулись – через секунду оказались на лестнице и понеслись вниз по каменным ступеням. Однако где-то на середине не вписались в поворот и потеряли одну флягу, которая покатилась по каменному развалу и где-то застряла. Но со второй так и убежали!
Позже, когда рассвело и поднялся утренний туман, Ярослав нашел флягу, вылил воду и принес к себе на крыльцо – ничего особенного, обычная и уже не новая, типичного колхозного вида.
После этого четыре дня еще он вставал по ночам, обходил территорию близ дома, слушал, но водоносы больше не появлялись. И уже совсем было успокоился, думая, что все-таки напугал странных воров, если бы спустя еще сутки среди ночи не услышал дробный топот горных козлов, скачущих с горы. Кто-то чужой появился и спугнул, поскольку животные были почти ручными. Ярослав выскочил на улицу и сразу же увидел три согнувшиеся под мешками знакомые фигуры. Они спускались вниз от ледника по северному склону, скакали по камням не хуже козлов, рискуя свернуть шею. В общем-то веской причины догонять их не было – что можно украсть на пустой голой горе? – однако Ярослава повлек инстинкт преследования. Он выстрелил и помчался наперерез Ночные воры прибавили ходу, сбежали на каменистый уступ и, не задерживаясь, ринулись вниз по развалу. И тут один все-таки споткнулся, опрокинулся и исчез среди глыб. Двое других благополучно оторвались от погони – Ярослав никогда бы не рискнул прыгать по скользким от росы камням – и пропали за полосой густого ивняка по кромке озера. А он с карабином наизготовку осторожно спустился к месту, где упал один из беглецов, и отыскал лишь лопнувший от удара о землю пластиковый мешок, набитый кусками льда. Чужак незаметно исчез, вероятно, уполз на безопасное расстояние и убежал.
Ярослав вытряхнул лед, принес мешок домой, обследовал его и опять ничего не обнаружил.
А скоро в Скит явился и хозяин Дворянского Гнезда…
Приехал он на лодке, в сопровождении двух стриженых парней, исполнявших обязанности телохранителей (не они ли по ночам воровали воду?), и с кухаркой-служанкой, молодой, послушной и приятной женщиной с корзиной, где были припасы. Это можно было расценить как официальный визит – познакомиться со своим соседом. Ярослав работал в заповеднике уже два года, освоился и чувствовал себя хозяином положения, но встретил Овидия Сергеевича, как встречал всех остальных, – сдержанно и без лишних эмоций. А тот хоть и подчеркивал свое дружеское отношение, однако, будто розыскной пес, обнюхивал Ярослава с головы до ног. И делал это, надо сказать, с умением, исподволь, как бы невзначай, но с упорством порой дотошным, что никак не вязалось с его вальяжным самодовольным видом. Он с любопытством осмотрел дом, его окрестности, пока кухарка готовила обед на траве, с удовольствием окатил голову под душем из цистерны и стал угощать Ярослава коньяком и фруктами.
В разговоре было полное ощущение, что новый сосед пытается вывернуть собеседника наизнанку, и, когда речь зашла о матери, когда начались лобовые расспросы о личной жизни, Ярослав замкнулся. О матери он вообще помалкивал. Она всю жизнь занималась генной инженерией, была профессором и ведущим специалистом в своем институте, готовила к этому же сына и, на первый взгляд неожиданно, стала советовать, а потом и настаивать, чтобы он поступал после школы в Институт международных отношений, где у нее были тесные старые связи. Ярославу с детства нравились деревня, животные, природа, по целому лету он жил в подсобном хозяйстве, где выращивали и содержали подопытный чистопородный скот от лошадей до кроликов и мышей. Однако мать, привыкшая командовать на кафедре и в своем отделе, оставалась властной и дома, так что сын поехал поступать в МГИМО и поступил, несмотря на бешеный конкурс. И в этот же год, устроив сына, она неожиданно уволилась с работы и отправилась жить в Свято-Никольский монастырь.
Казалось, она никогда не была набожной, не помышляла о монашестве, и такой оборот окончательно сбил с толку Ярослава. Он любил мать, как всякий сын, выросший в неполной семье, на одних руках, и продолжал любить ее, но не хотел рассказывать о ней ничего и никому. Тем более этому стареющему «новому русскому», вторгшемуся в охранную зону заповедника. Но чтобы понять ее самому, обложился богословской литературой, – а тогда среди интеллигенции вдруг обнаружилась тяга к храму, не преследовали за убеждения, и, стоя одной ногой на богоборческих идеях Маркса, другой в церкви, мать стала усердно креститься, полагая, что это и есть вера. Религиозность стала очередной модой, как недавно Фрейд, Юнг и прочие запрещенные философы. Ярослава это оттолкнуло от храмов, заполненных сверхнабожными интеллигентами со свечками в руках, шарящими глазами по иконным ликам, как по картинам в музее. Но читал он с удовольствием и возрастающим интересом, прошел от Сергия Радонежского к Серафиму Саровскому, затем Иоанну Кронштадтскому и, наконец, к Мануилу Лебешеву и его наследнику, долгое время бывшему келейником, митрополиту Иоанну. Читал больше для того, чтобы понять: как это ни с того ни с сего человек совершал великие духовные подвиги, презрев все радости жизни. И ладно средневековые подвижники, но вот, например, образованный, светский Мануил за веру отсидел пятнадцать лет при Сталине, затем пять при Хрущеве. Это не рукой махать в церкви, не ладан нюхать, а потом восторгаться от «сошедшей» благости… Ярослава стали звать в институте Затворником…