Оставшись наконец в одиночестве, я впервые задумалась о том, какие здесь мрачные места. И дело не только в угрюмых еловых лесах, окружающих здешние усадьбы, – все вокруг только и делают, что вспоминают умерших и толкуют о смерти. От завета античных римлян – memento mori (помни о смерти!) – просто никуда не уйти. Не иначе как души мертвых витают в темных лесах и тревожат живых…
Ночные часы тянулись без сна, но мне все равно ничего не оставалось, кроме как предаваться унылым раздумьям, – комары, налетевшие в мою спальню, хищно зудели у меня над ухом и как вампиры норовили напиться моей кровушки. Уснуть в таких условиях было просто невозможно.
Утром Аня была сама не своя. У нее перед глазами вновь и вновь возникало ночное видение – еле различимая в темноте мужская фигура на ступенях лестницы. Кто же это был? В доме нет ни одного мужчины… Видение? Ей почему-то вспомнился вчерашний визит штабс-капитана Салтыкова и его рассказ о смерти Алексея.
А вдруг?.. Страшно представить, но вдруг это дух Алексея явился в ее дом, чтобы о чем-то сказать жене? Если Алеша и вправду был убит так, как рассказывает Валентин, то душа несчастного явно не может обрести вечный покой…
От этой догадки сердце Ани сжалось, а виски словно сдавило железным обручем. В обморок она не упала, но способность двигаться потеряла напрочь. Казалось, ни рукой, ни ногой пошевелить просто невозможно – каждый палец налился свинцовой тяжестью.
А няня между тем, разливая по чашкам чай, о чем-то говорила:
– Это ужасти просто, что делается. Саввишна, молочница, что молоко нам приносит, сказывала, помилуй, Господи, что Пелагею, Кузнецову дочку, бабы у оврага видали… Она ж мертвая, убили ее, горло перерезали. Похоронили ведь ее днями. С отпеванием, честь по чести. А тут бабы смотрят – под вечер мимо оврага идет Пелагея как живая. Глазами на баб зыркнула и скрылась в тумане. Они аж обмерли. А потом глянули – там, где она прошла, трава-то не примята!
Это было слишком похоже на сказки, которые няня рассказывала Анюте в детстве: «Подъехал королевич, крышку с гроба скинул, а царевна, красота писаная, лежит в гробу как живая. Даром что год прошел. Он над гробом-то наклонился, а она глаза открыла и за руку его цап!» Когда-то у маленькой Анюты замирало от этих сказок сердце и перехватывало дыхание. Но сейчас было, право, совсем не до того. Какие тут царевны да Кузнецовы дочки, когда с тем, что в собственном доме происходит, не разберешься.
Няня быстро перекрестилась и продолжила:
– Всю деревню колотит словно в лихорадке. Стало быть, и после смерти не находит ее душенька себе покоя… Являться начала! Мужики давеча хотели могилу Пелагеи раскопать да кол осиновый вбить, но кузнец не дозволил. «Кто к могилке дочкиной подойдет, тот сам от меня осиновый кол схлопочет», – говорит. Он, кузнец-то, характерный больно, дикий, боятся его на деревне. К тому же как дочку схоронил, так пьет без просыху… Зато теперь по вечерам, как стемнеет, ни одна собака носа из избы не кажет. Боязно. Давненько такого у нас не водилось, с тех пор как граф наш, дедушка твой, Нюточка, упокой Господи его душу, утихомирился…
Аня, погруженная в собственные мысли, при последних словах няни очнулась.
– Утихомирился? Ты о чем, няня?
Прежде чем ответить, няня снова осенила себя троекратным крестным знамением.
– Покойный барин-то тоже долго того… являлся, – сказала она шепотом. – Успокоения обрести не мог, сердешный.
Аня снова почувствовала, как ледяным холодом сжимает сердце. А няня продолжала шептать:
– Барин далеко от дома головушку сложил – он на Балканы кудай-то поехал с турками воевать. За свободу братьев-славян, сказывали. Я тогда еще молоденькая была, незамужняя, в девках ходила. Помню, как его сиятельство провожали на войну-то… А бабушка твоя, молодая графиня, и говорит: «Желаю мужа сопровождать в дальнем походе! Не имею сил с ним разлучиться в минуту опасности». Сына, мальчонку, батюшку твоего, к родственникам свезла, а сама тоже туда подалась, на Балканы на эти. Да только месяца через три возвращается, вся в черном и следом за ней на подводе мужики гроб закрытый везут – убили, стало быть, турки графа-то. Ну, барыня его на чужой сторонушке не оставила, сюда на родину хоронить привезла. Ближняя церковь с кладбищем в Гиреево, вроде как там хоронить нужно. А бабушка твоя ни в какую.
«Не хочу, дескать, с мужем любимым расставаться, хороните здесь, в парке у дома». Как ее ни увещевали – и родня, и батюшка – настоятель из гиреевской церкви просили на кладбище тело графа земле предать, чтоб по-людски, – никто ничего поделать не смог. «Хороните здесь», – и весь сказ. «Время придет, – говорит, – и сама рядом с мужем лягу. А пока с ним не разлучусь!» Сказывали, что графиня вроде разумом после смерти мужа помутилась. Не так чтобы совсем уж в дурочку превратилась, но все же не в себе слегка стала. Я-то в те времена по молодости не больно разбиралась – кто в уме, а кто с ума съехавши, но старшие мне так объяснили. Ну вот, Нюточка, похоронили покойного барина, дедушку твоего, в парке, камень гранитный над могилкой поставили, все честь по чести. Графиня в имении жить осталась, кажное утро к могильному камню хаживала, как на службу, а по ночам принялась, прости Господи, дух мужа вызывать…
Няня прервала свой рассказ, встала из-за стола и начала креститься на иконы. Видимо, само прикосновение в разговоре к подобным темам не казалось старушке делом богоугодным. Аня сидела, затаив дыхание, – она впервые услышала смутные семейные предания в подобном изложении и вдруг поняла, что в судьбе бабушки многое напоминает ее собственную. Молчание няни затянулось и пришлось отвлечь ее от икон вопросом:
– Няня, и что же было дальше?
– Да что было, что было… Стал хозяин являться. Обеспокоили его душеньку… Вот что было!
Няня снизила голос до едва слышного шепота:
– То, бывает, в парке явится ночью. Станет у пруда, стоит и на дом смотрит. Тогда деревья-то еще не так разрослись, как нынче, садовники их подрезали, регулярность наблюдая, и вид из окон был аж на тот берег пруда, особо со второго этажа. Глянешь иной раз к ночи в окошко, а там мундир офицерский белеется… А потом туман сгустится – глядь, и нет уже никого. Ой, мы страху натерпелись, Нюточка, не передать. А то и по дому, случалось, хаживал хозяин. Ну тут уж вовсе хоть святых выноси. Бывало, вдруг холодом повеет, как из могилы, и шаги – топ-топ-топ, да еще шпорами – звяк-звяк-звяк! Или сама собой дверь запрется, или будто бы рука чья-то тебя тронет, а вокруг никого…
Няня еще долго рассказывала обо всяких таинственных и ужасных случаях, а Аня вновь глубоко задумалась. Теперь ей уже казалось совершенно очевидным, что ночной гость являлся в ее дом из иного мира. Только кто это был – Алеша или покойный дед? Раз уж граф дедушка в прежние времена являлся, то, может, и нынче по дому его призрак бродит. Как жаль, что она не смогла разглядеть лицо призрака, да и вообще мало что разглядела и поняла со страху…