А что мне оставалось делать? Безумный поручик был со мной практически один на один. Няня крепко спит на первом этаже, а Валентин с Аней у ручья охраняют мешок с золотом. В парке, за деревьями, светился огонек их костра.
Наверное, если я начну громко кричать в раскрытое окно, они меня услышат и прибегут, но пока добегут, я буду в полной власти сумасшедшего поручика… А что придет в его несчастную голову? Тем более после моих диких криков? Бог весть!
Эх, как бы мне этак незаметно привлечь внимание друзей к тому, что происходит в доме? Хотя, может быть, в этом и состоит чей-то дьявольский расчет – испугавшись Степанчикова, я должна позвать на помощь Валентина и Анюту, а кто-то тем временем похитит из ручья набитый золотом мешок? Раз так, то лучше уж я справлюсь сама!
– Как это мило с вашей стороны навестить меня, господин Степанчиков! Не желаете ли пройти в столовую? – Мой голос не позволил бы усомниться, что ночной визит поручика – большая честь для меня и событие во всех смыслах весьма приятное. – Самовар, наверное, уже остыл, но его можно подогреть. Я предложу вам варенье и очень неплохой мещерский сыр, утром из лавки доставили по моему заказу. Такой, знаете ли, со слезой и с большими дырочками… Вы любите мещерский сыр?
Теперь главное – говорить, говорить и говорить, чтобы заболтать поручика вусмерть. Странно, но все в жизни имеет обыкновение повторяться – однажды в мою спальню ночью уже проник юноша, склонный к неадекватному поведению и не скрывавший, что имеет целью мое убийство. Только хорошо подвешенный язык помог мне спасти свою жизнь. Вот интересно, заклинателями змей люди рождаются или становятся? Ко мне лично подобные навыки пришли с опытом.
– О, благодарю вас, Елена Сергеевна, но не хлопочите – я сыт. Бог с ним, с сыром. Давайте лучше побеседуем о том о сем. Скажите, только откровенно, вы находите меня привлекательным?
И почему все разговоры о том о сем рано или поздно касаются одной темы – о себе, любимом? В желании услышать комплимент в свой адрес нет ничего ненормального, вот разве что обычно таким суетным желаниям придается несколько более завуалированная форма.
Степанчиков тем временем подошел к зеркалу, полюбовался на себя, щелкнул по носу позолоченного амура, угнездившегося на резной раме, и повернулся ко мне в ожидании ответа.
Я заверила несчастного юношу, что он просто красавец и вполне может собой гордиться.
– О, это мне говорили многие дамы, – задумчиво протянул Степанчиков, и вдруг выражение его лица стало меняться, а в глазах появился странный лихорадочный блеск. – Да, меня находят привлекательным, хотя, строго говоря, я отнюдь не красавец… Однако, с тех пор как началась война и большинство молодых мужчин пребывают где-нибудь на фронтах, дамы стали меньше капризничать и уже не требуют, чтобы каждый кавалер был писаным красавцем. К тому же мундир сводит с ума буквально всех баб. Стоит им увидеть погоны, так даже о родной маменьке забыть готовы. Но в конечном счете всем этим глупым курицам нужно только одно… А я после ранения не могу соответствовать их чаяниям. Увы…
Степанчиков запнулся, присел на подоконник, закинул ногу на ногу и стал качать носком сапога. Чертовски неприятная привычка! Благоухающий ваксой сапог так и мелькал у меня перед глазами – туда-сюда, туда-сюда… Но в данный момент это казалось не самым страшным. Признаться, происходящее вообще нравилось мне все меньше и меньше. Я даже начала внутренне сомневаться в правильности занятой мной позиции, но все же попыталась по мере сил утешить поручика, объясняя, что легкая хромота из-за раненой ноги – в сущности, пустяк и только расположит к нему женские сердца еще больше. Мужественный защитник отечества, проливавший свою кровь в боях, – о таком женихе мечтает каждая юная девица…
Степанчиков смотрел на меня, ничего не отвечая, и только злобная гримаса уродовала его добродушное курносое лицо. Так же молча он спрыгнул с подоконника и принялся мерить комнату шагами, расхаживая по диагонали из угла в угол…
– Дело вовсе не в хромоте, – прошипел он наконец. – Война нанесла мне худший удар. Всем дамам угодно видеть во мне сильного самца и нужно им от меня только то, что я уже не могу дать. Терпеть не могу этих жалких мартышек с их ищущими, оценивающими взглядами!
По выражению лица Степанчикова было непонятно, включает ли он и меня в эту порочную категорию, но на всякий случай я затихла. В просторной комнате раздавался только голос поручика:
– Мерзкие похотливые сучки! Крутятся возле меня лишь до тех пор, пока не убедятся в моей слабости, а потом, глядишь, как подменили. Зато я приучился брать от них то, что они давать мне вовсе и не собирались… Да-да! Их поганые, никчемные жизни. Знаете ли вы, мадам, как играет кровь, когда перерезаешь кому-нибудь горло?
Он спросил это таким будничным тоном, словно на самом деле хотел поинтересоваться чем-нибудь совершенно невинным, вроде: «Знаете ли вы, мадам, какой аромат издает настоящий кофе мокко?» – но я, услышав его вопрос, буквально онемела. Именно в этот миг мне довелось осознать, что Степанчиков не просто со странностями, а совершенно безумен. Достаточно было видеть выражение его лица… Оно казалось таким страшным…
Мной овладело неудержимое желание убраться куда-нибудь подальше, но, увы, именно это-то и было абсолютно невозможно. Из комнаты поручик меня вряд ли выпустил бы, а сигануть в окно я сама не рискнула, не будучи уверенной в благополучном исходе дела. От осознания собственной беспомощности я задрожала, да не то слово – задрожала, затряслась всем телом, а поручик, не обращая ни на что внимания, все говорил и говорил, глядя куда-то в пространство побелевшими глазами:
– Я впервые столкнулся с этим на фронте, в рукопашном бою. Мы расстреляли все патроны, и пришлось пустить в ход ножи, штыки и собственные руки, чтобы справиться с напоровшимся на нас отрядом немецкой разведки. Мы закололи немчуру как свиней… Моих товарищей потом выворачивало наизнанку из-за того, что они испачкали руки свежей кровью (и это боевые офицеры, а не сопливые гимназисты, вылезшие из-за маменькиной юбки!), а я… О, я испытал чувство, близкое к экстазу, перерезая горло какому-то тонкошеему Гансу, потному, плохо выбритому, с противным кадыком… Нажимаешь чуть сильнее, чтобы нож прорезал кожу, а дальше он уже идет сам как по маслу. И чувствуешь, как твое сердце заливает горячей волной возбуждения… Мне кажется, вы прекрасно понимаете все, о чем я думаю?
Мой язык не слишком хорошо мне повиновался, но все же я с трудом выдавила:
– Уверяю вас, поручик, я не умею читать чужие мысли.
А что еще я могла сказать? Мне и с собственными мыслями справиться было нелегко, в голове воцарился полный сумбур, воображение услужливо подсовывало мне картинку – я, в распахнувшемся халате, в дурацких папильотках валяюсь на полу у допотопной кровати с балдахином, а из моего перерезанного горла хлещет кровь… Какое ужасное сочетание трагического и пошлого! И как, думая о подобных вещах, можно блистать красноречием, ведя светскую беседу с убийцей?
Но Степанчикова в данный момент, похоже, не интересовали ничьи слова и мысли, кроме своих собственных. Он проигнорировал мое замечание и после надлежащей паузы продолжил: