В то утро двадцать девятого августа Никита Евсеевич сразу же принялся за работу.
История языческой рукописи старца Дивея, как и история всех других памятников древнерусской литературы и письменности, безусловно переплеталась с историей самой России, почти сплошь состоявшей из войн и катаклизмов, в которых, вопреки здравой логике, страдали как раз именно книги. Порою Гудошникову казалось, что он в своем сочинении уходит не туда, не о том рассказывает. Задумав написать о языческой рукописи, он писал о войнах, междоусобицах, набегах степняков-варваров, походах просвещенных шведов, немцев и французов. Он писал о никонианском расколе, казни еретиков, богоотступниках, о невежестве, человеческой глупости и вандализме. О крестьянских войнах и революциях.
В общем-то, работа подходила к концу. Он уже несколько дней сидел над главой о случае средневекового вандализма, произошедшего в 1957 году — в том самом году, когда в космос был поднят первый искусственный спутник Земли. Случилось это в сибирском городе, можно сказать, по соседству, и Никита Евсеевич ездил туда на три недели, чтобы самому глянуть на варваров и на дела их. Однако поездка не дала того, чего он ожидал. Варварами оказались работники библиотеки и управления культуры — люди вполне образованные, просвещенные и даже в чем-то милые. И теперь Гудошников, сидя за столом или гуляя по мосту, размышлял. Глупость? Этого было мало. Что-то еще скрывалось и за глупостью… Он чуял какой-то невидимый корень зла, но чтобы вырвать его, нужны были аналоги.
Аналогов не было. Возможно, то был случай последнего варварства на земле…
В самый разгар работы в дверь кто-то постучал, неуверенно, робко, словно стучался ребенок. Никита Евсеевич открыл и впустил первого в этот день гостя. На пороге стояла девушка лет двадцати, смущенная и растерянная. На мгновение Гудошников увидел в ее лице что-то знакомое, давнее, полузабытое, но… очень знакомое! Однако девушка заговорила, и это ощущение ушло, вернее, пропало на какое-то время.
— Я едва разыскала вас, Никита Евсеевич, — выговаривая слова с какой-то особенной правильностью, промолвила она. — Мне дали ваш адрес. Я долго не решалась… И вот пришла. А на улице у вас собаки, много собак. Едва пропустили. Я их так боюсь!
Гудошников был в хорошем расположении духа. То благодушие, с которым он проснулся, еще не прошло.
— Собаки — это не самое страшное, — весело сказал Никита Евсеевич. — Есть твари пострашнее собак.
— Кто же это? — непосредственно удивилась гостья.
— А крысы! — бросил Гудошников. — Крыс боитесь?
— Боюсь, — призналась девушка, зябко дернув плечами, и умолкла.
Гудошников проводил ее в кабинет, машинально поддернул занавеску на двери библиотеки.
— Как зовут-то вас?
— Таня… — проронила она. — Татьяна Васильевна.
— Филолог, учитель литературы. Верно?
— Да, — подтвердила Таня. — Откуда вы…
— У вас на лице написано, — засмеялся Гудошников. — И язык ваш… какой-то словарный. Вы дайте волю своему языку. На русском языке невозможно говорить не правильно. Как ни скажи, все равно будет понятно. А когда дадите волю языку — ваш ум раскрепостится. Вам же приходится думать на одном языке, а говорить — на другом. Зачем этот перевод?.. Ну, это к слову. И что же: вы решились прийти?..
— У меня будет первый урок… через два дня, — ломая пальчики, проговорила она. — Урок литературы, в седьмом классе. Класс выпускной… Я сама после седьмого ничего, кроме Наташи Ростовой и Татьяны Лариной, не знала… Я хотела начать урок со «Слова о полку Игореве». Просто войти в класс и начать им читать… Но не как нам читали… Я знаю, что смогу, я долго готовилась… Я хотела попросить у вас… Ведь это же мало — прочитать. Правда? Я еще хотела им показать, как оно было написано, «Слово»…
— К сожалению, у меня нет «Слова», — улыбнулся Гудошников.
— Нет-нет! — испугалась она. — Я знаю, что нет… Список сгорел, французы… Я хотела им показать и самим дать прочитать рукописное слово, из древних книг… Чтобы они посмотрели, как оно написано было. Чтобы пробудить в них интерес, чтобы они сами.
— Стойте! — Гудошников вновь ощутил, что откуда-то знает эту девчонку, видел ее, разговаривал. — Погодите, я стараюсь вспомнить и не могу… Я где-то вас видел…
— Вы у нас выступали! — с готовностью сказала Таня. — Еще на первом курсе… Вас пригласили рассказать о гражданской войне. У нас был урок гражданского воспитания… А вы про книги рассказывали. Помните?
Гудошников не помнил. Приглашали его в школы и вузы частенько, приглашали как бывшего комиссара полка, героя гражданской войны, однако эта девушка и его выступление не увязывались. Нет, не там он видел ее…
— Я сидела, только далеко от вас… — пробормотала Таня. — На галерке. Думала, неинтересно будет… А потом вперед не смогла пробиться…
— Так… — Никита Евсеевич прохромал от стены до стены. — А со «Словом» вы сами придумали или кто надоумил?
— Сама… — она вскинула на Гудошникова виноватые глаза. — Однажды я сама начала читать и поразилась… Это поэзия!.. Честное слово, я плакала… Читала и плакала — так это было хорошо… Я хочу, чтобы и они почувствовали… Я их настрою, объясню, покажу, и они поймут!
Никита Евсеевич приблизился к ней, заглянул в глаза и неожиданно погладил ее руку.
— Поймут… — проговорил он. — Конечно, поймут… Лицо у вас… какое у вас лицо…
— Что? — испугалась она.
— Я говорю: вы хорошо сделали, что пришли ко мне, — садясь в кресло, сказал он. — И придумали вы хорошо, тем более сами придумали… Это значит, не все потеряно! Живем, значит!
— Я наизусть уже выучила, — призналась Таня. — «Слово», оно само запоминается. Его и учить не нужно… Какое же это великое произведение! И Пушкин восхищался…
— А хотите чаю? — неожиданно предложил Гудошников. — Мы сейчас чай будем пить! У меня сын увлекся народной медициной и выкопал где-то рецепт… Теперь собирает травы и варит. Я тебя сейчас таким чаем угощу — в жизни не пивала! — Неожиданно перешел Гудошников на «ты», словно почуял вдруг в этой девчушке родную, близкую ему душу. Он щелкнул фиксатором протеза и заспешил на кухню.
Таня пошла за ним.
— Я подняла и прочитала всю литературу по «Слову», — продолжала она на ходу. — И как сомневались в подлинности, читала, и как доказывали… А потом я сама доказала, что «Слово» — подлинно! Как только могли усомниться?! И кто — мог?! Вы меня слушаете?
— Слушаю-слушаю, — сказал Гудошников. — Я тебя так слушаю, как давно никого не слушал… Только ты не робей, говори все, что думаешь.
Она помолчала, видимо, собираясь с мыслями и решаясь на что-то. Гудошников поставил чайник на плитку, достал мешочек с травой.
— Тут иван-чай, душица, корень шиповника и еще что-то, — объяснил он. — Степан у меня как колдун стал, зелья варит… Ну, так?..