— Состоится, — тихо и назидательно произнёс он. — Непременно состоится. Иначе быть не может.
— Может, — в тон ему повторил Ражный. — Непременно может. Снял ты поединок с Колеватым, и что? Теперь засунь эту плёнку себе в задницу и топай отсюда.
— Ты смелый парень, Ражный. Я давно это заметил. А если этот ролик в эфире прокачу?
— Не забудь выслать гонорар.
— Посмотрят твои товарищи по ордену…
— Как я с Колеватым боролся? Ну? Давай с тобой поборемся, хоть сейчас.
Независимый тон Ражного не то чтобы смутил, но поколебал вчерашнюю уверенность Поджарова, и этого хватило, чтобы сделать определённый вывод: у «Горгоны» иного козыря не было. Иначе бы финансист выдал его в эту минуту, чтобы окончательно додавить противника и полностью овладеть ситуацией.
Вообще-то, существование такой плёнки, тем более её обнародование, несло определённую опасность, но только лично для Ражного. Ему светило Сирое Урочище и лишение права на вотчину, поскольку он не смог обеспечить конфиденциальность и безопасность поединка. Суд Ослаба в этом отношении был суров… Но борьба с «Горгоной» не кончилась; наоборот, только начиналась, и сегодняшние пикировки можно было отнести к кулачному зачину. Что конкретно вычитал японец в древнем манускрипте, было не совсем понятно, однако Ражный предполагал, не очень-то много, скорее всего, общие положения, кое-что из обычаев воинства, возможно, некие житейские детали. Так что если и была утечка, то в древности, не по его вине и весьма ограниченная.
Из финансиста сейчас требовалось вытащить все, что знает он сам и что поведал ему Хоори.
— Не упорствуй, Ражный! Конечно, я не рассчитывал, что сразу сдашься, с тобой придётся повозиться, поволохаться на ковре… Но признать победу сильного противника — не позор. А я сильный. И не хочу быть твоим соперником, меня более всего устраивает ничья и последующее партнёрство. — Говоря это, он следил за состоянием Ражного, не упуская ни одной детали. — Я тебя вычислил. Три сотни человек сквозь сито просеял — около десятка таких, как ты, установил и с некоторыми поработал… Но интересен мне только ты. Почему — я тебе потом скажу. По твоему следу я пятнадцать годков топал. Как зверя тебя тропил. И вытропил!.. В Троице-Сергиевой лавре есть один схимомонах, с самой войны там, полковник, между прочим, выполнял спецзадания самого товарища Сталина. И можно представить, чем он занимался, если жить потом в миру ему стало неинтересно. Кудеяра я сначала к этому монаху приставил, и тот пять лет возле него жил, прислуживал сначала послушником, потом келейником. Много чего знал схимник и молчать умел, да ведь, как говорят, птица по зёрнышку клюёт и сыта бывает… Орден твой, Ражный, называется Сергиевб воинство. Или — Засадный Полк. Поскольку имя полководца — Пересвет, а духовного предводителя — Ослаб, то истоки воинства проследить не трудно. Форма и структура его понятна, способность выживать и сохраняться, не поддаваясь ни времени, ни режимам, в общем, тоже: что-то вроде масонского братства, узкий круг, малое число посвящённых лиц и разные степени посвящения, воинский или монастырский устав, клятвы, родовая порука… Меня интересует другое — внутреннее наполнение этой формы. И ты мне откроешь его.
Финансист сделал небольшую передышку, будто бы вновь рассматривая полотна Ражного-старшего и одновременно не спуская прикрытого и затаённого взора с младшего. Сегодня он уже не волновался так, как вчера; напротив, держался уверенно и в какой-то степени нагло. Он пытался зафиксировать реакцию противника, постепенно, как ему казалось, стягивая удавку, чтобы впоследствии сориентироваться и подкорректировать свои действия.
Ражный не предоставил ему такой роскоши. — Я говорил, что остановился на твоей кандидатуре не случайно, — продолжал тот с прежним лёгким напором. — И подвиг меня пойти на контакт… снятый Кудеяром видеоматериал. Точнее, нет. Ещё раньше, когда Хоори принёс мне зёрнышко, раскусить которое японцу не удалось. В силу слишком полярного мироощущения. В том самом манускрипте есть упоминание о яром сердце. Видимо, косоглазый долго грыз его, разрабатывал целые философские теории и пришёл к выводу, что это всего лишь грозное сердце. Но я-то русский, мне не нужно долго искать смыслов выражения — ярое сердце, ярое око… Можно только представить себе, какой должна быть душа воина Засадного Полка, если он вышел из засады и вступил в бой. Это же натуральная мясорубка, это же они во вражеской крови плавают и жизней человеческих бессчётно уносят. Вражеских, но ведь человеческих… Мирскому обывателю, ополченцу какому-нибудь такого не вынести психологически, а вынесет, так зверем станет или всю оставшуюся жизнь ему чудиться будет, и окончит он дни свои в монастыре. Только воину с ярым сердцем по плечу совершать подобные подвиги. И это очень мудро — брать на себя самую страшную часть войны узкому кругу специально подготовленных к этому людей. Людей духовно укреплённых, выдержанных, стойких, с железной психикой и нервами. Одним словом, воинам-инокам, которых и выращивал Сергий Радонежский в своих монастырях. — Поджаров был не лишён самолюбования, и, кажется, ему нравилась собственная речь. — Так вот, Вячеслав Сергеевич… Когда я раз на двадцатый просматривал плёнку с вашим поединком, обратил внимание, на одну деталь: в третьей стадии схватки ты снял рубаху и устрашил соперника. Ты пошёл в смертный бой и этим победил Колеватого. Он сломался, потому что умереть был не готов. Побарахтаться — с удовольствием, а с жизнью расстаться, когда уже генерал и жизнь приятная… А ты был готов умереть. Но не потому, что жизнь у тебя, прямо скажем, не генеральская и не президентская… По другой причине.
Финансист, кажется, добрался до самой сути и не хотел сразу выкладывать карты, намереваясь провести бросок или взять на болевой приём.
— Так по какой? — поторопил его Ражный.
— Нет, я могу засунуть эту плёнку, куда ты посоветовал, но от этого ничего не изменится, Вячеслав Сергеевич. Ты утратил ярое сердце. От отчаяния ты даже готов снять рубаху и пойти на смерть. Но отчаяние, это не воинская ярость, как ты знаешь, — он присел рядом с Ражным и посмотрел как-то виновато, словно оправдывался за свою дерзость. — Конечно, плёнка — аргумент слабый. Если хочешь сильный, вспомни судьбы тех своих однополчан, которые вот так растратили… воинский дух, доблесть и ярость. И превратились в хороших добропорядочных обывателей. Насколько я знаю, имя им — калики перехожие?
— Калики перехожие — это полбеды, — возразил Ражный. — Безмерно яростных в цепи забивают, в вериги.
— Но ведь это же безмерно!.. А я тебе скажу, когда ты лишился яростного сердца. Сначала подобрал Героя Соцтруда, нищего из электрички, пожалел, пригрел… Потом у тебя Кудеяр появился. Ты не знал, что это мой человек, не увидел, пригрел и пожалел врага. Не увидел, потому что сострадал. А когда-то схимомонах Сергиевой лавры сказал ему одну крамольную, но замечательную вещь: жалость и сострадание — доля рабов Божьих, но не воинов его.
— Талантливый он парень, — ещё раз похвалил Ражный.
— Профессионал, — скромно согласился Поджаров. — Обязан нам по гроб жизни.
— Кому — нам?