– Напрасно, детка. Я читала – спаржа пробуждает в женщине особенную склонность к любви. Или у тебя нет необходимости пробуждать склонность, а?

Зачем бы могла понадобиться склонность к любви в уединенном доме, где живет хоть и очень разбитная, но полупарализованная старушка, хотела бы спросить Анна, но она ни о чем не спрашивает. Она понимает – Муза все слышала ночью. Какое облегчение – она не сердится. Хотя могла бы, старая актриса взбалмошна и непредсказуема, в разные дни за один и тот же поступок можно получить и похвалу, и выволочку, жить с ней рядом – все равно что кататься на американских горках. Это иногда утомительно, иногда занимательно, а сейчас, пожалуй, еще и стыдновато. Но ничего ведь не случилось, не так ли? Да, Милан вошел в комнату Анны, но пробыл там не столь долго, чтобы успеть… хм… утолить склонность к любви. Впрочем, Анна не может судить об этом. Ее любовный багаж, помимо первого опыта, о котором она запретила себе вспоминать, состоит из одного-единственного вялотекущего романчика с неким ординатором. Ординатор ухаживал за ней по всем правилам – кино, кафе, подношение дежурных цветочков и шоколадок. Перед тем как лечь в постель, он аккуратно складывал брюки, чтобы не смять стрелочки, но это же нормально, никому не хочется идти домой в мятых брюках. У ординатора были маленькие руки. От его прикосновений Анна ничего не ощущала, секс с ним был очень гигиеничным, словно тела любовников перед каждой их встречей кто-то предусмотрительно заматывал в прозрачный пластик. Постепенно Анна начала воспринимать близость как епитимью. Искупление. Она всю свою жизнь так воспринимала, почему секс должен стать исключением?

Тем не менее было очень обидно, когда ординатор исчез с горизонта, не попрощавшись и не объяснившись. Такое расставание напоминало скорее бегство.

Ну, и, разумеется, было еще весьма смутное и невзаимное чувство к некоему насмешливому хирургу. Но тут дело не пошло дальше томительных девичьих мечтаний, приторных, как рахат-лукум.

Тем более странно было чувствовать то, что чувствовала Анна. У нее мучительно и сладко тянуло мышцы, а губы сами собой складывались в улыбку. Анна не могла не улыбнуться, когда на кухне появился Милан, – он должен был взять список продуктов, еще вчера составленный Музой. Впрочем, старушке требовалось основательно подумать над тем, хочет она красной рыбы или авокадо, так что ему пришлось подождать. Они стояли за спинкой кресла, вдруг их глаза встретились, и Милан подмигнул ей. Анна почувствовала, что краснеет, но это была не краска стыда, это было веселое пламя, заструившееся по жилам, заставляющее чувствовать себя живой, бодрой, чуточку хмельной.

А глаза у Милана оказались не голубые, как она думала, а черные, такие черные, что зрачка нельзя было отличить от радужки.

Глава 5

В одиннадцать лет Эржбета стала нареченной графа Надашти, а в двенадцать – забеременела.

И не от графа, о, если бы. Он пока даже не видел своей юной невесты. Довольствуясь одной лишь искусно выполненной миниатюрой, Ференц Надашти, генерал, первый держатель императорских конюшен, уехал воевать с турками. Мысли его были далеки от любви, а в сердце жила только война. Кто же тогда мог обрюхатить малютку? На расспросы матери Эржбета не отвечала, лишь отворачивалась. Она явно не понимала, о чем речь. Ее живот дерзко торчал вперед из-под передничка. Ребенок уже начинал шевелиться. Да, непонятная история. Эржбета не отличалась ни легкостью нрава, ни, если уж говорить напрямик, красотой. Это была угрюмая девочка с тяжелой челюстью, с опущенными уголками глаз.

Делом семейной чести стало скрыть нежелательную беременность. Анна Батори отправила малютку в дальний замок, где она могла бы спокойно разрешиться незаконным ребенком, однако не прекратила свои расследования, опасаясь, что возлюбленный дочери однажды объявится, чтобы воспрепятствовать ее браку. И наконец пристрастно допрошенная прислуга развеяла страхи матери. Эржбета росла рядом с Иштваном, единоутробным братом тремя годами старше ее. Дети были привязаны друг к другу. Вероятно, они играли в больших и в этой опасной игре вдруг интуитивно постигли суть плотской любви. Узнав все, Анна только усмехнулась. Что ж, обычное дело. В конце концов, разве она сама не замужем за двоюродным братом? Только простолюдины могут сочетаться браком с кем угодно, знатные люди должны блюсти чистоту крови. Если греху суждено свершиться, то лучше не выносить сор за порог, пусть все будет келейно, в своей семье.

Эржбета родила прекрасную, здоровенькую девочку, но малышка долго не прожила – как-то утром ее нашли мертвой в колыбельке. Анна как раз гостила у дочери и утешала ее, как могла. Разумеется, у нее будут еще дети, в семье Батори все женщины плодовиты. Эржбета не плакала, смотрела на мать сухими блестящими глазами и наконец спросила, скоро ли ей разрешат вернуться и назначил ли Надашти дату свадьбы? Граф вполне мог отказаться от невесты, слухи о неприятном происшествии донесли до него добрые люди, но он этого не сделал. Брак был удобный, выгодный, приданое Эржбеты щедро оплачивало ее девичью ошибку. И та же ошибка указывала на ее способность беременеть и рожать, что тоже следовало ценить. И свадьба была объявлена.

Эржбета стала графиней Надашти, ей теперь принадлежал белый замок на холме, она могла делать все, что хотела, но бедняжка не хотела ничего. Ее окружала кричащая роскошь – гобелены и ковры, золото и серебро, хрусталь и фарфор. Но какой был в этом толк, если стоило Эржбете закрыть глаза – и она видела одно и то же, всегда одни и те же видения?

Она видела, как искажается лицо брата, такое привычное, знакомое лицо. Как он зажимает ей рот, путается в ее юбках. Эржбета задыхается, кусает жесткую мальчишескую ладонь, пахнущую псиной, бьет брата кулачками, но Иштван сильнее, он только смеется. Эржбета не понимает, что происходит, ей не нравится эта игра, и она просто закрывает глаза и подчиняется чужой силе.

И брат делает ей больно.

Смысл этой боли она понимает через несколько месяцев, когда ощущает тянущую боль в пояснице, чувствует на ногах влагу и слышит, как мягко, страшно поворачивается в чреве ребенок.

И еще сквозь тяжелую дремоту она видит свою мать – ее тонкий силуэт, склонившийся над колыбелькой. Что она делает? Поправляет вышитую подушечку под головой у малышки? Да нет, она берет эту подушечку в руки и накрывает ею лицо девочки. Эржбета не понимает, что происходит, ей не нравится эта игра, и она просто закрывает глаза и подчиняется чужой воле.

И мать делает малютке больно.

Что именно происходит, Эржбета понимает только утром, когда видит, что у мертвой девочки пушистые волосики стоят дыбом на макушке, а в выкатившихся глазах застыла мука.

И поэтому графиня чувствует себя несчастной, обманутой в чем-то, равнодушной. Впрочем, она плоха только для себя, а окружающие вполне ею довольны.

Мужу нравится кротость супруги, за поведение которой он может быть спокоен, отправляясь на войну.

Родители рады за дочь, заключившую удачный брак.