Через неделю после их приезда прибыли и остальные приглашенные: две английских семьи и несколько австрийских офицеров. Замок сразу ожил и зашумел. Погода стояла дивная и проектировалась дальняя поездка верхом, сопровождаемая охотой на лисиц.
Эриксо, страдавшая нервной головной болью, отказалась принять в ней участие и осталась в замке, в обществе одной старой леди и ее дочери. Дамы вышли на террасу провожать отъезжающих и, к великому своему удивлению, Эриксо увидела, что Ричарду подвели того самого черного скакуна, который некогда очаровал их, и что барон переговорил о чем–то с Адумантой и с сияющим видом стал его благодарить.
Какое–то тоскливое чувство сжало ее сердце. Подойдя к мужу, гладившему шелковистую гриву коня, она шепнула ему на ухо:
– Если ты меня любишь, Ричард, не садись на эту лошадь! Я боюсь ее, и она внушает мне зловещие предчувствия.
– Дорогая моя! Право, твои нервы чересчур уж расшатаны, – нетерпеливо ответил Ричард. – Адуманта только что подарил мне Саламандру, а я на этот царский дар отвечу невежливостью и унизительной трусостью?
Не обращая внимания на жену, Ричард повернулся и вскочил в седло. Все окружили их, а офицеры с ревнивой завистью оглядывали лошадь и всадника.
Обиженная Эриксо отвернулась, взяла молодую мисс под руку и ушла в замок. Предчувствия ее, однако, не оправдались.
С прогулки Ричард вернулся здрав и невредим и в лучшем расположении духа. Он был обвешан убитыми им зайцами и, целуя жену, шепнул ей добродушно:
– Ты видишь, дорогая, какую цену имеют твои предчувствия! Никогда еще я не пользовался такой удачей; Саламандра – лучшая лошадь, на какой я когда–либо ездил.
Дальнейшее время шло необыкновенно весело; не было ничего такого, что смутило бы или испугало Эриксо. Тем не менее она не была спокойна, так как убедилась, что Адуманта Одеар питал к ней не простое восхищение, а более глубокое и опасное чувство.
Утомленная и словно разбитая ложилась Эриксо спать. Ею овладевали апатия и равнодушие ко всему, начиная с Ричарда, к которому она в такие минуты не чувствовала ничего похожего на страстную любовь, внушаемую ей мужем.
По временам Эриксо стряхивала с себя это странное состояние души. В такие минуты она жаждала уехать из замка, а индус внушал ей страх и почти отвращение. Но такие минуты возмущения быстро исчезали, и образ Адуманты все чаще и чаще начинал преследовать ее. Она с интересом думала о нем и отдавалась обаянию его оригинальной, чарующей личности.
Однажды была устроена большая охота. Погоня за дивным оленем затянулась дольше обыкновенного. Эриксо, с жаром принимавшая участие в охоте, сама не зная как, отделилась от остальных охотников и, наконец, заблудилась.
Пустив лошадь шагом, она пыталась сориентироваться. Вечер был чудный. С наслаждением вдыхая живительный степной воздух, по маленькой тропинке Эриксо выехала на большую поляну, в конце которой среди вековых дубов сверкала гладкая поверхность озера. Глубоким покоем дышал этот чудный уголок, залитый розовыми лучами заходящего солнца.
Она остановила лошадь и задумалась, глядя на. озеро, близ которого виднелись какие–то развалины. Окружавшая ее тишина благотворно действовала на ее усталую душу. Вдруг до ее слуха издалека донесся звон бубенчиков, а затем совсем уж близко от нее заржала лошадь. Эриксо быстро обернулась и увидела подъезжавшего к ней Адуманту Одеара.
Индус снял шляпу, и его прекрасное, бледное лицо было оживлено.
– Я не ошибся! Вы заблудились, баронесса, и мой инстинкт безошибочно привел меня к вам.
– Скорей ваше знание, чем инстинкт, – улыбаясь, заметила Эриксо. – Но как здесь чудно хорошо! Я положительно не жалею, что заблудилась. Счастливец! Во всех частях света вы владеете уголком рая, и при этом еще сами великий маг!
– Будто? – спросил индус, полунасмешливо улыбаясь. – Вы это говорите, да и я желал бы им быть, чтобы склонить ваше сердце, так как я вас люблю, Эриксо, и не в силах далее молчать, – прибавил он, наклоняясь к ней и всматриваясь ей в глаза своим страстным и властным взглядом.
Эриксо ничего не ответила. Сердце ее так сильно билось, точно готово было разорваться. Она чувствовала себя под могучим обаянием этого взгляда. Никогда еще Адуманта не казался ей таким красивым; как сквозь туман видела она протягивающуюся к ней руку индуса. Блеск сапфира ослепил ее, а затем рука Адуманты обняла ее за талию.
Эриксо не сопротивлялась: чувство тоски и страсти, опьянения и ужаса сковало ее. Один только раз, а именно во время свадьбы, когда ей явился Аменхотеп, почувствовала она нечто, схожее с настоящим. Голова ее бессильно опустилась, когда он склонился к ней. Словно огнем обожгло Эриксо. Когда он страстно поцеловал ее в губы, у нее захватило дыхание и она почувствовала, как пылающий ток пробежал по ее жилам.
Минуту спустя индус выпрямился. Счастливая, торжествующая улыбка осветила его гордые черты лица. Сконфуженная и подавленная стыдом, Эриксо опустила голову.
– Вернемся! Я буду указывать вам дорогу, – весело и беззаботно сказал Адуманта, как ни в чем не бывало.
Видя, что она пришпорила лошадь, индус галопом обошел ее.
По возвращении в замок, Эриксо отказалась от ужина и, сославшись на усталость, ушла к себе и легла в постель. Она была очень взволнована и беспокойна. Образ Адуманты преследовал ее. Его восточная, оригинальная красота, могучая сила, которой дышало все его существо, и странный и таинственный ореол, его окружавший, – все очаровывало и покоряло ее. В своих мечтах она до такой степени забыла Ричарда, что почувствовала даже досаду, когда он пришел, и притворилась спящей, чтобы избежать разговоров. В эту минуту она не только не любила мужа, но он даже был ей почти ненавистен.
Когда Эриксо проснулась на следующий день, она была гораздо спокойнее. Под страстным чувством, какое почти внушил ей Адуманта, начало пробиваться враждебное недоверие. Что значит ее равнодушие к мужу, которого, однако, она так искренне любила? К чему, кроме стыда и позора, могла привести тайная связь с этим таинственным человеком, который нравился ей и которого она в то же время боялась? Нет, надо как можно скорей уезжать! Они и так уже слишком долго пользуются его гостеприимством.
Порешив на этом, Эриксо в тот же день сообщила отцу и мужу о своем желании ехать домой. Но граф и Леербах и слышать не хотели. Их отъезд был назначен через неделю, и такое, ничем не мотивированное бегство казалось им смешным и оскорбительным для любезного и предупредительного хозяина дома. Эриксо должна была уступить, – но решила всячески избегать оставаться наедине со своим опасным Амфитрионом.
Прошло несколько дней со времени описанного нами случая. Эриксо твердо держалась раз принятого решения и избегала набоба. Но ею овладели такая нервность и такое болезненное состояние, а по временам такое желание видеть Адуманту и снова испытать его лобзания, что она положительно не знала, что делать. Особенно раздражала ее болезненная двойственность ее чувств, которые беспрестанно менялись, наполняя ее сердце то страстью, то недоверием к индусу. Она даже снова принялась было искать в нем Аменхотепа.