Племяннику очень хотелось попросить у дяди оленью шкуру – прикасаться к неожиданному спасителю было боязно, словно тот какой лесной дух. Но он не осмелился. Нагнувшись, он ухватил его за край странной кожаной куртки и рывком перевернул. Тело безвольно перекатилось на спину.
– Мальчишка! – отпрянув, будто увидев нечто ужасное, выкрикнул молодой воин.
– Да. Мальчишка. Дней тринадцать, не больше, – медленно произнес воевода.
Оба воина не шевелились, разглядывая неподвижное, измученное лицо – не плоское, а какое-то… выпуклое, что ли. Горькая, совсем не детская складка в углу рта, высокие скулы, бронзовая кожа, нос – непривычно длинный. И странная, незнакомая одежда из тонко выработанной кожи.
– Южанин, – словно удар мэнквова кулака, припечатал воевода. – Мальчишка. И еще этот меч, – он снова поглядел на клинок.
С губ распростертого в талом снегу парня сорвался едва слышный стон. Воевода вздрогнул и, ткнув загадочный меч в руки ошеломленному племяннику, начал лихорадочно отвязывать ремень с собственных ножен. Быстрым движением снова перевернул бесчувственного мальчишку на живот и, заведя тому руки за спину, принялся сноровисто связывать запястья.
– Дядя! Что ты делаешь, дядя! – вскричал племянник. – Ты что, хочешь… хочешь отдать его жрицам? – глядя на старого дядю с таким ужасом, будто перед ним снова был мэнкв, выдохнул молодой воин. – Он же нас всех спас!
Старик поднял голову, поглядел насмешливо:
– Ты, племянничек, у меня полный чурбан! Да еще неотесанный. Вроде тех, что у шаманского чума лежат.
Расстелив на снегу шкуру, он сноровисто закатал в нее бесчувственного и связанного мальчишку, превратив того в аккуратный тючок. С натужным хаканьем подхватил с земли и взвалил племяннику на плечо.
– Я пойду первым, погляжу, чтоб наши парни не отвлекались, пока туши мэнквов с дороги убирают. Детишек к делу пристрою, – отрывисто бросил старик. – Подождешь, пока на тебя никто смотреть не будет, и отнесешь его в последние сани. Спрячешь среди тюков – и парня, и его меч. И чтоб все время был при нем! Хоть ты мне и племянник… – старик мрачно уставился на пригнувшегося под ношей воина из-под кустистых седых бровей, – головой отвечаешь – чтоб мальчишка был жив. И чтоб его никто не приметил!
Жар… Жар… Боль… Воздух вокруг сухой и горячий, он жжется, безжалостно дерет кожу, та лопается, покрываясь волдырями ожогов. Кровь кипит в жилах – кажется, действительно кипит, мелкими пузырьками, медленная, густая, тягучая… Горячий липкий пот сочится по вискам. Плохо. Как плохо. Облегчения нет.
Перед глазами Хакмара дрожало красно-оранжевое марево, в котором время от времени проглядывали то неторопливо плывущие мимо верхушки деревьев, то кусок темного Ночного неба. Перемигивающиеся в вышине звезды Семи кузнецов остро и больно кололи глаза. Потом снова все заволакивалось красным туманом. В ушах стоял мучительный звон, сквозь который едва слышно и невразумительно пробивались далекие голоса.
– А вдруг… дядя, ну вдруг? Если правы голубоволосые? Если и правда мальчишка этот – не мальчишка вовсе, а тварь какая подземная, похуже мэнква? – неуверенно спрашивал молодой голос. – Где ж это видано, чтоб один недоросток – целый отряд воинов спас? И Эрлика он все время призывает – Куль-отыра по-ихнему, по-южному…
– Чурбан ты и есть, племянник, – насмешливо рокотал другой голос – глубокий, сильный, но уже с отчетливой старческой хрипотцой. – Он Эрлика не призывал – он ругался!
Кто этот старик? Он… он поможет? Жарко, как жарко… Он весь горит… Помогите…
– Донгар, – со стоном выдавил мальчишка. – Донгар Кайгал… Помоги…
– Слыхал? Нет, ты слыхал, дядя? – тревожно откликнулся из вышины молодой голос.
Ответа Хакмар не услышал – горячая волна поднялась из глубины его тела, все затянуло оглушающим жаром и нестерпимой болью.
Новое пробуждение оказалось полегче. Его сильно лихорадило, все вокруг было липким и влажным от горячего пота. Но боль отступила. Не ушла, а просто затаилась в глубине тела, время от времени вскипая пузырьками, напоминая – я здесь, я скоро вернусь. Хакмар перекатил тяжелую, как гранит, голову из стороны в сторону. Под пылающими веками медленно всплывали картинки воспоминаний.
Он словно и не он, словно… механическая кукла, не чувствующая усталости, не ощущающая боли, способная только работать, работать и работать – под неумолчно бьющийся в висках ритм: «Быстрее, быстрее, быстрее!»
Промерзшее дерево слишком хрупко и сразу ломается. Его меч отдал последние голубые искры и погас, но ему удалось разжечь костер, нагреть и выгнуть для лука толстую ветку – одну после многих неудачных попыток. Он дышать на ту ветку боялся – и все равно она сломалась, когда он начал крепить ее на грубо вытесанное топором деревянное ложе. И все пришлось начинать сначала. А когда лук, наконец, получился, мальчишка старался на него даже не смотреть – за такое убожество учителя в горе ему бы голову отвинтили и руки повыдергивали.
Последний кол для стрельбы пришлось обтесывать мечом – найденный в стойбище топорик не выдержал и сломался, да и остальной убогий инструмент был уже негоден. Еще кольев он наделать не успел. Появился обоз – конечно, совсем не с той стороны, с какой предполагал Хакмар. И для большего счастья, кроме тех мэнквов, что поджидали в засаде, за обозом гнались еще двое. Видать, чтоб было вовсе весело, половина охранников решила героически погибнуть у великанов под ногами – как раз вне зоны поворотного механизма его наскоро сделанного лука. И докричаться до этих чудов не получалось – они просто не слушали!
Ну, а потом Хакмару стало уже не до них – он стрелял, стрелял и стрелял! Грубый, наскоро скрученный прицел не годился никуда – спасало лишь то, что цель была велика и людоеды не пытались убежать, – наоборот, замирали на месте, выглядывая, чего это из чащи летит такое. Ну и держащие заслон воины все-таки сообразили рвануть обратно к обозу, подводя мэнквов под его выстрелы. И надо же было, чтоб когда в живых остался один-единственный мэнкв, у стрелка не только кончились колья, но и внутри полыхнуло, предвещая новый всплеск сжигающего его Огня. Приступа такой силы у него еще не было. Снадобье старой Чикыш вскипело в желудке… и испарилось, как выплеснутое в лесной пожар ведро воды. Уже теряя сознание от боли, он успел увидеть, как последний уцелевший мэнкв выдрал попавший ему в ногу кол и ринулся на обоз. Последним страшным усилием Хакмар схватился за созданный им лук – дерево немедленно вспыхнуло под рукой, – сунул вместо кола свой меч и выстрелил, надеясь не на меткость, а только на удачу. И тут же Рыжее пламя вырвалось из каждой поры его тела, и он рухнул, успев услышать, как хлюпнул под ним растаявший от жара снег.
Хакмар медленно приоткрыл тяжелые, мучительно горящие веки. Повел головой… Он лежал не на выжженной поляне в лесу, а в самой настоящей комнате. Разве что вместо камня стены были из толстых неошкуренных бревен, а вместо привычных толстых ковров, что ткали подгорные родичи, висели шкуры. Напротив красовалось круглое, затянутое бычьим пузырем окошко. Он опустил глаза – из-под укрывавшего его пушистого меха виднелась его собственная голая грудь. Тощая, все ребра торчат, кожа красная, будто его в кипяток окунали, и вся покрытая мелкими пузырями ожогов. Мальчишка попытался дотронуться ладонью до груди… и вдруг понял, почему у него так ноют запястья. Похоже, руки его были жестко скручены за спиной, и на них давила тяжесть его собственного тела.