Пукы громко чихнул, вытер нос ладонью. И что теперь делать? Мучивший его жар усилился. Перед глазами плыло все сильнее, ему казалось, что чумы колеблются, как воздух над Огнем. Ему бы сесть. Или лечь… Вот бы сейчас мама подошла… Положила руку на лоб, озабоченно покачала головой, сбегала к шаману за травами, как она всегда делала, когда Пукы болел – а болел он часто.
Ему вдруг показалось, что мама стоит у входа одного из чумов и манит его к себе. Он сморщил лоб – вроде бы не стоит туда входить. Но ведь это же не черный чум, а самый обычный. И куда ему деваться? Спотыкаясь, Пукы заковылял ко входу. Протянул руку к занавешивающей вход волчьей шкуре – под его пальцами она осыпалась клочьями серой пыли. Цепляясь за края проема, ввалился внутрь.
Лунный свет падал сквозь отверстие наверху, заливая чум серебром. Чум был практически пуст – чувал из обмазанных глиной жердей, за многие Дни смерзшейся в камень, несколько горшков. Котелок из железа – но ржавый и прохудившийся. На него Пукы поглядел с сожалением. И запах – слабенький, едва заметный, но настоящий запах чума, где живет шаман. Запах старых трав. Пошатываясь от слабости, Пукы побрел к тающей в лунных тенях лежанке на другой стороне чума. Там должен быть сундук с травами, или мешок, или…
Он замер, прижимая руку ко рту, чтобы не заорать. Сундук у лежанки действительно стоял. А еще на слепленной из утрамбованного снега полке лежал человек. На спине, вытянув руки вдоль тела. Длинное худое тело укрывал шаманский плащ, только сделанный не из птичьих перьев, как положено для камлания в Верхний мир, и даже не из шкур оленей, как для Средней земли. Плащ был сшит из медвежьих шкур, и Пукы даже побоялся думать, куда именно мог камлать шаман в таком плаще. В общем-то, понятно – куда. При черном-то чуме… Расшитая шаманская шапка сдвинута на затылок и открывает совсем юное, но до предела изможденное лицо. Молодой шаман – не больше чем на три-четыре Дня старше Пукы – казался обтянутым смуглой кожей скелетом. На его тонких губах застыла терпеливая улыбка. Как будто шаман ждал кого-то, спокойно, с полной уверенностью, что тот придет. Это выражение примерзло к его лицу, покрытому тонкой коркой прозрачного льда. Молодой шаман был мертв – очень, очень давно.
Пукы попятился. Потом остановился, в нерешительности поглядывая то на тело, то на сундучок. Шаман продолжал улыбаться. Пукы знал, конечно, что на самом деле черный наверняка был злобным чудовищем: людей в жертву приносил, Храм не чтил и жрицам перечил (неизвестно, что хуже!). Но почему-то он вовсе не казался страшным. Так, парень и парень. Могли бы даже и подружиться. Если бы, конечно, молодой шаман не был Черным. И мертвым.
Будь на его месте старик – Пукы ни за что не решился бы приблизиться. А этот – ну не сам же Кайгал здесь лежит!
– Не л-лежит, – хихикнул знакомый заикающийся голос. – Эт-т т-точно, что н-не лежит!
Пукы потряс головой, будто рассчитывал вытрясти надоедливый голос из ушей – не, явно хуже ему становится, делать что-то надо! Неуверенно косясь на мерзлое тело, Пукы наклонился над сундучком, откинул крышку. На него дохнули резкие, ощутимые даже сквозь заложенный нос травяные ароматы. В сундучке лежали мешочки из провощенной тюленьей кожи. Пукы торопливо растянул завязки – и впрямь травы. Тщательно высушенные и перетертые в мелкий порошок. С ними ничего не могло случиться и за тысячу Дней. В них было спасение. Пукы схватил с чувала горшок и принялся бросать в него одну щепотку за другой.
– Откуда з-знаешь, какие б-брать? – с любопытством спросил заикающийся голос.
– Я к шаману все время ходил, – пробормотал Пукы, продолжая отмеривать травы на кончике ногтя. – Помогал ему. Ну и слушал… всякое. И как он внука своего учил – тоже. Особенно про травы. Болею я часто, – неловко сознался он.
– Что болеешь – это нормально. А что лечить выучился… – голос захихикал ехидно. – Похоже, с-старый Б-белый т-трус обхитрил с-сам себя…
Пукы остановился в недоумении – неправильное что-то голос про Белых говорит, а еще в его собственной голове живет! Не станет он с ним больше разговаривать. Отвар выпьет, и тот вообще исчезнет! Пукы выскочил за порог, накидал в горшок снегу и повернул обратно. И только тогда сообразил, что совсем дурак. А заваривать-то на чем? Огонь кончился, чем чувал разжигать?
И тут он понял, что напрасно посчитал это место нестрашным. Пустой и мертвый чувал вспыхнул. Веселый трескучий Огонь радостно заплясал, будто приветствуя забредшего гостя, затрещал, рассыпая вокруг себя искры. Вот только был он… Рыжим. Как Огненный потоп чэк-най. Как пожар в пауле.
Снежная лежанка затрещала. Мертвец, такой же прямой и застывший, как и несколько ударов сердца назад, резко сел. Смерзшиеся веки медленно поднялись. И черный шаман уставился прямо на Пукы – глазами, в которых плясало Рыжее пламя.
Мертвый шаман встал с лежанки. Медвежий плащ обвис на плечах, окутывая худое тело. На негнущихся ногах мертвец шаг за шагом двинулся к Пукы. Неподвижные глаза пялились невесть куда, в пустоту. Обледеневшие руки медленно поднялись и безошибочно потянулись к лицу мальчишки. Пукы прикрылся горшком, будто тот мог его защитить, и попятился. Так, пятясь, выбрался из чума. Шаман следовал за ним. Шаг, шаг, еще шаг – негнущиеся ноги скрипели. Пукы понимал, что надо повернуться и бежать, но был не в силах оторвать взгляд от завораживающих глаз шамана, до краев налитых Алым пламенем. Он все пятился и пятился… Пока не уперся спиной во что-то твердое, холодное…
Пукы на мгновение замер, втягивая голову в плечи. А потом обернулся. За его спиной, глядя прямо перед собой, в пустоту, такими же остановившимися неживыми глазами, стояли еще два шамана. Мужчина средних лет в плаще из оленьей шкуры и дряхлый старик, облаченный в птичьи перья, Пукы даже успел мимолетно удивиться: разве верхние духи станут слушать Черного? Потом ему стало не до загадок – старик положил Пукы ладони на плечи. Мертвые окостеневшие пальцы с противным скрипом сомкнулись.
До Пукы дошло: все страшные истории про Черных сейчас случатся именно с ним! Извернувшись, мальчишка с размаху шарахнул старика горшком. Прямо промеж оленьих рогов, украшавших шаманскую шапку. Горшок разлетелся вдребезги. Пукы отчаянно рванулся. Его старенькая парка затрещала, выдранные куски кожи и меха остались в крепко стиснутых пальцах старика. Одним прыжком выскочив из кольца окруживших его мертвых шаманов, Пукы заячьим скоком рванул прочь. Бежать, бежать, только бежать! Он понесся к черному чуму, обогнул его… и с маху врезался в молодого шамана в медвежьем плаще. Не удержался, рухнул в снег… Скрип-скрип, скрип-скрип… Переваливаясь на ходу, как деревянные куклы, к нему подбирались старик и мужчина. Пукы перекатом ушел в сторону, вскочил и метнулся на дорогу верхних духов, под прикрытие столба Нуми-Торума. Не могут черные сунуться туда, где сам повелитель верхней Сивир-земли, это же все знают! Но мертвым шаманам, похоже, плевать на то, что знают все. Старик и мужчина обходили его с двух сторон.
Они двигаются медленно, единственное спасение – бежать! Бежать быстро! Длинными оленьими прыжками Пукы помчался вдоль дороги духов…