Старуха узловатой рукой погладила привязанного мальчишку по голове.
– Малой совсем, – скрипучим, как старое дерево в бурю, голосом жалостливо прошамкала она. – Рано ему… Еще б Денька три-четыре подождать.
– Сейчас нужен… – Пукы с ужасом почувствовал, что это шевелятся его губы, произнося слова. Но ведь он ничего не собирался говорить! Он даже не понимал, о чем речь. Вырывающийся из его собственного горла голос был знаком ему – но это был не его голос! Это был тот самый, заикающийся, только теперь он звучал отчетливо и ровно.
– Через три Дня уж ветер станет выть над развалинами, – продолжил исходящий из его уст знакомый чужой голос.
– Без тебя знаю, – проворчала старуха. – Молод еще старую бабку учить.
– Разве великая мать-земля Калтащ-эква, грозная Умай, преславная Торум-щань, что покорила страну мертвых, свирепая Пугос, блистательная Маа-эма, божественная Маддре-акке, чьи золотые волосы развеваются как семикратная Обь вместе с устьем, а из кос исходит Дневной свет… – протяжно продекламировал голос.
Пукы, чей рот был накрепко заткнут чужим голосом, протестующе застонал – какие там золотые! Седые они, как у теток в пауле!
– Разве может она быть старой? – торжественно объявил голос. – Если она и молодой-то никогда не была? – шкодливо закончил он.
– Почему же, была, – задумчиво возразила старуха. – Была и молодой… Горячей… Да и сейчас еще иногда… вскипаю. – Она многозначительно поглядела на связанного мальчишку, но Пукы сразу понял – не его она видит. Да и слова ее подтвердили: – А ты б хоть изредка помалкивал, Заика! – отрезала старуха.
Пукы почувствовал, как то, что наполняло его горло, покорно исчезло. Дрожащим голосом мальчишка пробормотал:
– Вы… вы хотите принести меня в жертву? Черному Донгару?
Старуха насмешливо скосила на него совсем молодые, отливающие небесной лазурью глаза и беззубо усмехнулась:
– Тебя в жертву Донгару? Вот это было бы самопожертвование так самопожертвование, – непонятно ответила она. – Кто я – знаешь? – спросила строго.
Пукы покосился на белые одежды старухи, подвески в ее волосах, на покорно сидящих у ног бобров. Все это могло принадлежать лишь одному существу во всех трех Сивир-землях. Неужели голос говорил правду? И он выдохнул, сам себе веря и не веря:
– Вам моя мама поклоняется! Вы эта… наша предка! Прародительница, однако! Я из рода Мось, – выпалил он на случай, если Калтащ-эква сама не догадается. И уставился на старуху обиженно. Он Калтащ никогда не одобрял! Неправильная у них прародительница! Хорошая прародительница помогать-защищать должна, а не к лавке привязывать. Сейчас он ей выскажет, что на душе накипело! И прямо в лицо Матери-Земле Пукы выпалил то, чего в их селении не то что его родная мать – даже шаман слушать не захотел, бубном прикрылся: – Не понимаю я – как же вы так могли сделать, на Заре-то Времен? – Он хотел укоризненно покачать головой, но веревки не пустили. – Если вы из верхних духов – правильно себя вести нужно, хороший пример подавать! А не изменять мужу, да еще с кем – с Куль-отыром! – Пукы покосился на старуху – и внутри у него все содрогнулось. Лицо женщины было искажено дикой, как рев чэк-ная, и страшной, как содрогания земли, яростью. Но Пукы все равно упрямо закончил: – Правильно вас Нуми-Торум с небес изгнал. Хорошо еще в среднюю Сивир-землю, а мог и прямо в Нижнюю. Раз вам Куль так нравится…
– Ай-ой, лучше б я продолжал говорить, – безнадежно выдохнул голос Заики.
Над головой у Пукы загремел вопль, бешеный, как кипение раскаленного металла. Фигура старухи поплыла, размываясь, раздаваясь вширь, вымахивая вверх… По глазам Пукы ударило яростное сияние. Над ним, грозно глядя на него сверху вниз сверкающими, как два солнца, глазами, возвышалась гигантская Золотая Женщина. Золотой палец толщиной с сосну надавил Пукы на грудь, так что мальчишка захрипел, судорожно хватая ртом воздух. Ну чего… она… так? Он же… все правильно… сказал… Должна ж она знать… что о ней… потомки думают…
– Наглецом раньше был – наглецом и снова родился, ученик! – прогремело из золотых уст. – Может, мне голову тебе оторвать?
– Лучше ногу ему отрежьте, – услужливо предложил голос.
С металлическим грохотом Женщина медленно кивнула. Золотой ноготь, длинный, как когти мэнква-людоеда, чиркнул Пукы по колену. И отрезал ему ногу.
Все страдания, испытанные им раньше – и вечные болезни, и голод, и нестерпимый жар, и обида, и презрение, и побои, и порка, – утонули в беспредельном, нестерпимом Океане боли. Сквозь застлавшую глаза кровавую пелену Пукы увидел, как его нога упала на пол, прямо под лапы сопровождавших старуху бобров. Звери оскалили крупные зубы – и принялись грызть, отрывая мелкие кусочки и складывая их дымящейся кучкой. Пукы зашелся в немом вопле – он ощущал каждый укус крепких челюстей так, словно нога вовсе не была отрезана.
Золотой ноготь снова полоснул – и у Пукы отвалилась рука. Спутывающие его веревки лопнули, обвисая, но оглушающая боль не давала даже помыслить о бегстве. Крохотные человечки просочились из-под звериных шкурок, подхватили отрезанную руку. Послышался хлопотливый стук ножей – человечки деловито рубили руку Пукы на крохотные ломтики, как шаман требуху для ежедневной жертвы духам. Волны боли, которую Пукы и в страшных снах вообразить не мог, захлестнули его с головой. Он уже не чувствовал, не понимал, как его кромсают и почему он ощущает все, что проделывается с отрезанными кусками его тела. Последним всплеском угасающего сознания он поймал прикосновение золотого ногтя к своей шее…
Голова Пукы лежала во главе длинного, как дорога, стола, и, судорожно хлопая глазами, наблюдала, как огромные, неразличимые человеческим глазом существа пировали, кусок за куском поедая его, Пукы, мелко нарезанное тело. Золотая Женщина с поклоном погрузила миску с его печенью в нечто величественное, сияющее, как звездное небо… Быстрый лунный блик пробежался по отрезанным пальцам – и те словно растворились в серебре. Старик с разметавшимися, как грозовой ветер, волосами деловито накручивал кишки Пукы на молнию. Но больше всех жрал страшный, черный, ухмыляющийся… Загребал куски Пукы четырьмя руками, совал в клыкастую пасть. Суетящиеся у его ног разнообразные твари – крылатые, когтистые, рогатые и длиннозубые – жадно подбирали сыплющиеся на пол ошметки.
«Это же я! Это от меня куски!» – Пукы хотел набрать полную грудь воздуха, заорать так, чтоб у едоков уши позакладывало… Но губы на отделенной от тела голове только бессильно плямкали, не в силах выдавить ни звука. И тогда Пукы почувствовал просто сумасшедшую злость. Да кто они все такие? Сидят тут, едят! Его, между прочим! А он их не приглашал! И собой угощать не собирался! Вон, полный стол его было – все подчистую сожрали, одна голова осталась! Пукы ощутил, как ярость просто распирает его, заполняя каждый кусочек порубленного и съеденного тела…
Пирующие существа начали раздуваться, раздуваться, раздуваться, будто съеденный Пукы давил на них изнутри… И вдруг с громким, оглушительным грохотом лопнули. Пукы ощутил, как его разносит во все стороны – в один краткий миг он увидал голую тундру и непроходимый лес, сверкающие ледяные города, храмовые чаши с пылающим Голубым огнем, затерянные стойбища, вокруг которых бродят странные существа. Куски его размазало по стене гор у пределов Средней земли, и он услышал, как скребет о них свисающий край нижних небес, и увидел, как вокруг вершин вращаются звезды. Океанская волна с плавающими льдинами грохотала прямо в уши. Он вдруг увидел девчонок – невероятных красавиц в богатых одеждах, играющих прямо среди пушистых громад облаков, и погрузился в нестерпимо страшное Озеро черной воды, по которой с грозным гулом носились волны Алого пламени, и пролетел мимо тусклого щербатого солнца под каменным сводом…