– Бац! А-а! – брошенный ею обломок льда ударил… Аякчан в лоб! И булькнулся в речку. Девчонка захлебнулась сдавленным криком… Замахнувшийся на Хакмара Почак лишь быстро покосился за корму. Он чуть замешкался, прежде чем нанести удар… Хакмар крутанулся на колене, разворачиваясь к Почаку спиной. Его меч описал сверкающую дугу – и мальчишка, не глядя, не оборачиваясь, пырнул клинком назад. Острие вонзилось Почаку точно в грудь. Проклюнулось из спины, роняя на дно лодки тяжелые, как камешки, капли дымящейся черной крови. Глухо ударяясь о борта, выпавшие из крохотных ручек весла свалились в воду. Нанизанный на клинок Почак обвис… и вдруг лопнул, разлетевшись окрест сотней маслянистых брызг.
Меч со звоном вывалился из руки Хакмара. Пошатываясь, как будто лодку качало в шторм, мальчишка проковылял на корму. Некоторое время он молча смотрел на цепляющуюся за оленей Аякчан… Наклонился… И, намотав ее мокрые волосы на руку, потянул наверх.
– Ты что делаешь, мне больно! – завизжала Аякчан. Жуткая боль разогнала даже охватившее ее оцепенение.
– Лезь давай! – сквозь зубы процедил мальчишка. Смешиваясь с водой, по рукаву его куртки скатывались алые капли крови. Пища от боли, Аякчан торопливо вскарабкалась на корму.
– Совсем чуда? – отпуская ее волосы, заплетающимся языком спросил Хакмар. – Тебе же кричали – нельзя напрямую бить, обратно вернется!
– Если б девочка-жрица Почака не отвлекла – прибил бы он тебя, – пропыхтел Донгар, вылавливая оброненное жутким перевозчиком весло. – А так – ты его!
– А я его прибил? – с болезненной гримасой опускаясь на корму, вяло удивился Хакмар.
– Не-а, – радостно оповестил Донгар, торопливо выгребая в сторону берега. – Он же – лунг, дух. Не совсем живой, однако, значит, и помереть по-настоящему тоже не может!
Трясущаяся Аякчан приподнялась, с ужасом ожидая, что мелкая тварь сейчас перемахнет через бортик.
– Но здесь он больше не появится, – закончил Донгар.
Бурлящая река начала постепенно успокаиваться, вскипающие буруны сменились медлительным, даже каким-то вялым течением. Река будто засыпала. Донгар забеспокоился и изо всех сил заработал веслами. Нос долбленки ткнулся в заснеженный берег. Выручившая Аякчан веревка торопливо скользнула с кормы на нос, захлестнулась на торчащих из-под снега кустах и, дергаясь, будто придавленная змея, выволокла лодку. Донгар уже швырял вещи на берег.
– Давайте скорее, однако! Скорее надо! – обхватив за плечи, он помог выбраться дрожащей Аякчан. Хакмар вылез сам, тяжело перевалившись через борт. Скорчился на земле, даже не вздрогнув, когда выведенные из воды олени принялись недовольно отряхиваться, обдавая ребят целыми водопадами холодной и какой-то маслянистой воды.
– Скорее, скорее! – суетился Донгар, подталкивая Аякчан к оленю.
– Я… не могу, – цепляясь за седло, пробормотала девочка, облизывая губы, как прошлодневная листва, сухие, в то время как вся она насквозь мокрая.
– Надо, однако, – с неожиданной суровостью сказал Донгар, помогая ей взобраться в седло.
Хакмар постоял, шатаясь, кожа на скулах напряглась так, что испуганной Аякчан показалось, она видит просвечивающий череп, – и одним махом взлетел на спину оленя.
– Цо! Цо! – выкрикнул Донгар, встряхивая уздой. Усталые олени сперва двинулись шагом, потом, постепенно разгоняясь, перешли на мелкую рысцу.
Позади хлюпнуло – будто жадный рот со свистом потянул жирное варево из плошки. Сидящая в седле перед Донгаром девочка тихо застонала – что там еще за напасть на них! – и попыталась обернуться…
– Не оглядываться! – возвысив голос, скомандовал Донгар. – Кто оглянется, через День умрет! – И, ухватив Хакмарова оленя за повод, погнал рогатых скакунов галопом.
Молотя копытами в слежавшийся наст, олени рванули вперед. Вцепившаяся в узду Аякчан чувствовала, как позади них колеблется земля – будто чуть не утопившая ее речная волна вырвалась на сушу и теперь катится за ними, норовя накрыть и утащить назад. За спиной журчало и хлюпало, словно чьи-то гигантские мокрые шаги шлепали следом. То и дело их обдавали брызги, а волосы на затылке шевелило пахнущее тиной влажное дыхание.
Девочке нестерпимо хотелось обернуться – даже смерть сейчас пугала ее не так, как настигающий неведомый ужас. Она крепко зажмурилась и изо всех сил вцепилась в луку седла. И вдруг все стихло. Мчащиеся во весь опор олени начали замедлять ход, их бег затихал, затихал, затихал… они встали, тяжело поводя боками. Аякчан услышала, как Донгар шумно перевел дух:
– Вот теперь – все!
Аякчан открыла глаза и медленно, нерешительно глянула поверх Донгарова плеча.
Позади них сплошной стеной стояла тайга. Лунные лучи серебристыми пятнами скользили по нетронутому слою снега на толстых ветвях. И никакой реки. Ни следа. Ни журчания.
– Вот потому никто и не знает, где Почакова речка течет, – глубокомысленно заметил Донгар. – Где Почак хочет – там она и течет.
Лежащий на шее своего оленя Хакмар поднял голову, окинул черно-белую стену леса мутным взором воспаленных глаз и со стоном соскользнул с седла на землю. Вокруг него в белоснежном снегу медленно расплывалось кровавое пятно.
Аякчан обхватила себя руками за плечи. Омерзительный жар, совсем не похожий на такой ласковый, такой родной Жар, что дает переполняющий тело Голубой огонь, трепал ее от самой Почаковой речки. Штаны и одеяло на плечах совершенно не грели, но все равно волосы под изображающей платок засаленной тряпкой слиплись от пота. И как только люди носят эту мерзость! Аякчан чувствовала себя невыносимо грязной: хотелось в школьную купальню с бассейнами подогретой на Голубом огне воды, хотелось расчесать волосы, сменить рубаху! В сравнении с собственной замызганностью встающий впереди ледяной город во всем его нежно-голубом великолепии казался ей чуть ли не насмешкой! А ведь она уже почти стала забывать, что на Средней земле есть не только выжженные леса и прячущиеся в чаще чудовища, а все еще существуют сверкающие, как сахские алмазы, улицы, где по гладко отполированным тротуарам скользят нарядные деловитые люди. Как она появится среди них – в таком-то виде! В который раз за дорогу на глазах у Аякчан вскипели слезы. Хорошо, что вокруг никого, никто ее не видит, шмыгая носом в отчаянной попытке не разреветься самым позорным образом, подумала девочка.
Кстати, а почему вокруг никого? Мгновенно позабыв о страданиях, Аякчан отерла ладонью слезы, чтоб не мешали смотреть, и настороженно огляделась по сторонам.
Их олени выбрались из леса на широкую просеку, на несколько сотен локтей тянущуюся вокруг города, и теперь медленно и осторожно, чтобы не споткнуться о торчащие тут и там мелкие пеньки вырубленного подлеска, пробирались к дороге. На памяти Аякчан широченное снежное поле вокруг города Днем и Ночью пестрело туго натянутыми цветными палатками никогда не затихающего торжища. В натыканных где попало белых чумах слабенькие, малого посвещения шаманы Мал тадебя (их еще называют шаманами без бубна) гадали на ноже и топоре, костях птиц и животных, предсказывая приезжим торговцам барыш и неизменную удачу в делах. На обтянутых веревочными канатами площадках схватывались борцы, утверждавшие, что открыли давно утерянные секреты борьбы нанайских мальчиков, и травили бесконечные байки певцы-олонхо попроще, из тех, что не сумели пристроиться в самом городе. Но сейчас поле сияло первозданной белизной и пустотой. Приподнявшись в стременах, Аякчан поглядела в сторону города – даже отсюда можно было различить, что впаянные в высоченную, под самые небеса ледяную стену громадные железные ворота, обычно распахнутые, плотно закрыты. Поток запряженных оленями саней, всадников и немногочисленных пешеходов медленно втягивался внутрь через низенькую боковую створку. Аякчан разглядела поблескивающие под луной шлемы городских стражников – те придирчиво допрашивали проезжих. Но все равно растянувшаяся на дороге очередь была чуть не втрое меньше обычной.