— Эй, Иван Павлович! Это СТРАШНО ВКУСНО!
Делать было нечего, пришлось проглотить слоеное пирожное. Кое-какое время мы с Норой пели на два голоса:
— Потрясающе!
— Великолепно!
— Восхитительно!!
— Нет слов!!!
— Вкуснее ничего никогда не ели!!!
Плач стих. Орест Михайлович вынул из кармана белый платок, с шумом высморкался и спросил:
— Вам правда нравится?
— Да!!! — заорали мы в один голос. — Видите, мы съели по трубочке.
— Муся, — распорядился Орест Михайлович, — за ядом можешь не ходить. Я пока поживу.
— Скушайте еще по одному пирожному, чтобы мы совсем успокоились, — прогудела Муся.
Мы с Норой осилили вторую порцию. Орест Михайлович ушел, Муся забегала вокруг стола веселая, словно птичка. Впрочем, сравнение стопятидесятикилограммовой туши с пташкой не слишком корректно. Скорей уж Муся напоминает Большой театр, величественное, монументальное здание с колоннадой.
Наконец домработница понесла в кухню грязные тарелки.
Нора простонала:
— Это ужасно, но мне надо лечь.
Я кивнул:
— Конечно, отдохните, потом поговорим о делах, нет никакой спешки.
Нора докатилась до двери, притормозила и неожиданно спросила:
— Они каждый раз будут рыдать, если мы не сможем доесть поданное на стол?
Я улыбнулся:
— Надеюсь, что нет.
Нора хмыкнула и порулила в спальню. Я пошел к себе и плюхнулся было на кровать, но уже через секунду понял, что лежать на животе не могу, на боку и спине тоже, переполненный желудок, раздутый, словно гигантский футбольный мяч, давил на легкие. Впервые в жизни я понял, что выражение «задохнуться от обжорства» не есть красивая фраза. Убедившись, что заснуть, несмотря на полное отсутствие мыслей в голове, не удастся, я сел, потом встал и, взяв ключи от машины, пошел в прихожую. Путь мой лежал мимо кухни. Оттуда доносилось громкое звяканье и пение Муси. Очевидно, домработница мыла посуду. Боясь, что она сейчас выскочит и начнет одевать меня, я прокрался к вешалке, осторожно влез в пальто и, взяв ботинки в руки, двинулся к двери. Придется, во избежание инцидентов, обуваться на площадке у лифта.
И тут с жутким грохотом упала палка с рогулькой, которой мы достаем с верхней полки головные уборы. Я вжал голову в плечи, от души надеясь, что Муся не услышит грохота. В кухне шумно бьет в раковину струя воды…
Но слуху домработницы мог позавидовать даже настороженный тушканчик. Не успела палка свалиться на пол, как Муся вылетела в холл и запричитала:
— Иван Павлович! Куда вы?
— На работу, — попятился я.
— Босиком?
— Нет, конечно, — замямлил я.
Муся быстро усадила меня на пуфик. Я покорно смотрел, как она, ловко шевеля сардельками пальцев, зашнуровывает ботинки. Какой смысл сражаться с мчащимся по рельсам паровозом? Руками многотонную машину ни за что не остановить. Догонит и раздавит!
Ритуал проводов занял минут пятнадцать, я больше не сопротивлялся. Шапочка, шарф, перчатки… Потом Мусе показалось, что мое пальто не слишком чистое, и она принялась истово орудовать щеткой.
Наконец я был выпущен ею на волю под напутственные слова:
— Осторожней, не гоните.
— Хорошо, впрочем, я езжу аккуратно.
— Никого не подвозите.
— Ни в коем случае.
— Если хулиганы пристанут, сразу суйте им, что просят. Жизнь сейчас такая, что за копейку удавят.
— Только приблизится грабитель, я мигом сам разденусь, — с самым серьезным видом пообещал я.
— А вот этого делать не надо! — предостерегающе подняла толстый палец Муся. — Еще замерзнете, просто кошелечек отдайте с часами.
— Без проблем.
— В городе не ешьте, заразу подцепите. Упаси вас бог всякую дрянь покупать!
— Я и не собирался, — сказал я чистую правду и ткнул в кнопку вызова лифта.
Но подъемник не спешил на наш этаж, и Муся продолжила наставления:
— Допоздна не задерживайтесь, сейчас темнеет рано.
Я кивнул.
— Еще… — начала было Муся, но тут передо мной распахнулись дверцы, я влетел в кабину и быстренько нажал на цифру «1».
Ей-богу, прислуга перебарщивает с заботой. Даже мама в детстве, отпуская меня маленького в школу, не давала столь глобальных напутствий. Слава господу, я избавился наконец от домработницы.
Лифт замер, двери разошлись в разные стороны, и я тут же наткнулся глазами на Мусю, красную, запыхавшуюся и растрепанную.
— Уф, — прерывающимся от тяжелого дыхания голосом, заявила она, — слава богу, успела, думала, не догоню!
— Чего тебе надо? — весьма невежливо перешел я с прислугой на «ты».
— Вот, — она стала запихивать мне в карман носовой платок, — свеженький забыли!
— Ты утром положила мне целых четыре штуки!
— Так они небось испачкались! — воскликнула домработница. — Вынете при посторонних, захотите вспотевший лобик вытереть и позору не оберетесь. Красивый, элегантный, не мужчина, а леденец на палочке и… с грязным, мятым платком в кармане.
Всю мою злость как ураганом сдуло. Нет, Муся неподражаема!
— Ну ступайте уже, — легонько подтолкнула меня в спину Муся, — нельзя, одевшись, в тепле париться, выйдете на улицу, и готово! Воспаление легких.
— Сама не стой на холоде раздетой, — я тоже решил проявить заботу и стал мелкими шажками продвигаться к выходу.
— Иван Павлович! — умилилась Муся.
Я, испугавшись, что она сейчас снова зарыдает, вспуганным сайгаком выскочил во двор и, чуть не упав на скользком тротуаре, бросился к «Мерседесу».
— Говорила же, осторожней надо, — несся над улицей бас Муси, — так нет, торопится, ровно на свадьбу опаздывает.
Ольга Марковна жила на краю света. Это был один из самых дальних столичных районов. Так и хотелось спросить у его жителей:
— Простите, время тут у вас московское?