«Там уж никто не будет его искать», подумала она и, успокоенная, ушла к себе.

Рауль был взбешен, когда заметил необъяснимое исчезновение медальона, и хотя он не имел никакого доказательства виновности жены, но этот таинственный случай пробудил в его сердце почти чувство ненависти к Валерии. Отношения между ними установились очень сдержанные, и он стал искать развлечений вне дома. Благодаря красоте своей и богатству, он легко побеждал женские сердца, и вскоре в свете заговорили о порази­тельных успехах князя Орохая.

Рудольф и Антуанетта, супружество которых было одним из счастливых, с грустью заметили, что Рауль все более и более увлекался вихрем жизни. Валерия же молча и терпеливо сносила отчуждение мужа и вся от­далась сыну. Эту любовь, впрочем, разделял и Рауль. Князь гордился своим наследником.

X

В один из ясных январских дней, сидя у окна ще­гольского будуара, Руфь играла со своим мальчиком, держа его на коленях. Яркий огонь пылал в камине, озаряя красноватьш светом крытую золотистым атла­сом мебель, множество безделушек, расставленных по столам и этажеркам, и прелестную молодую мать с ре­бенком.

Черные глаза Руфи горели материнской гордостью и любовью, глядя на маленького Самуила, который за­ливался серебристым детским смехом, стараясь поймать черные волосы матери, а она подразнивала малютку, отдергивала их от него. Материнская гордость вполне оправдывалась красотой ребенка: это был настоящий херувим с ослепительным белым лицом, длинными пе­пельными локонами и черными бархатными глазами. Но вдруг внимание его привлекла маленькая собачка, он соскользнул с колен матери и стал играть на ковре. Следя за ним взглядом, Руфь задумалась, и мысли ее были, видимо, не радостны, так как лицо ее хмурилось все более и более. Она встала и в волнении стала ходить взад и вперед по будуару. Хотя первый порыв пыла ее страсти несколько остыл в холодной атмосфере суп­ружеской жизни, она все же продолжала ревновать мужа, предполагая существование тайной связи. Час­тые отлучки Самуила и многие, проводимые вне дома вечера казались ей странными, потому и возникло не­справедливое подозрение в измене. В действительности же Самуил и не думал ни о какой любви. С памятного бала и его последствий он стал спокоен, мрачен и со­вершенно охладел к прекрасному полу. В обществе он показывался редко и почти два года не видел Валерию, зато, весь отдался делам, которые процветали так же, как и под управлением старого Авраама. Только дома ему было не по себе: с женой у него были ложные, на­тянутые отношения. Он проводил свои вечера в клубе или театре, словом, где угодно, только не у себя. И в этот самый день он сказал Руфи, что не будет дома ни к обеду, ни вечером, чем вызвал в ней подозрение и при­падок ревности. Вдруг в голове ее мелькнула мысль. Она позвонила и велела няне взять ребенка.

— Так это продолжаться не может. Ясно, что он мне изменяет. Но с кем?—думала она.— Очевидно, с княгиней Орохай, про которую мне рассказывал Аарон. Если бы удалось попасть в кабинет, я нашла бы, быть может, какое-нибудь доказательство. Он уехал на весь день, подберу-ка я ключ. Если ему нечего скрывать там, он не стал бы так тщательно закрывать свою комнату.

Вооружившись связкой ключей, да прихватив еще ключи от других дверей, Руфь прошла в комнату му­жа, а оттуда спустилась в кабинет. Вначале она ниче­го не находила, но, наконец, один из ключей, казалось, подошел, и дверь отворилась. Тщательно заперев ее за собой, она зорко оглядывала «святилище мужа», в ко­торое редко допускалась, но ничего подозрительного не было: у окна стоял письменный стол с массивной сереб­ряной чернильницей, изображавшей Ревекку у колод­ца,— ее подарок в минувшем году. Тщетно поднимала она все пресс-папье, перевертывала каждый листок, пе­ресмотрела даже все брошенные в корзину ненужные бумаги и ничего не нашла, а в ящики было не попасть, потому что они закрывались секретными замками и это ей было известно. Разочарованная, но и взволнованная бесплодными поисками, Руфь стала осматривать разные ящички и увидела лакированную шифоньерку, стояв­шую у стола. Она не была заперта и содержала разные распечатанные письма, визитные карточки, адреса и за­метки. Вдруг внимание ее остановилось на конверте с золотой каймой без всякого адреса. Она схватила его и стала рассматривать; на печати был изображен амур, державший в одной руке сердце, а в другой стрелу, ко­торой хотел его пронзить. Дрожащими руками Руфь вынула из конверта раздушенную записку и прочла сле­дующие слова, написанные женской рукой:

— «Божество мое, я получила твое письмо и не пре­мину быть на маскараде в опере; только не забудь при­колоть красную розу к своей одежде, чтобы я не ошиб­лась в том случае, если на балу окажется несколько Мефистофелей. На мне будет, как ты желал, черное домино с пучком чайных роз на левом плече, я буду ждать тебя направо возле первой ложи, как ты просил. Джемма».

— Ага! — воскликнула Руфь, падая в кресло. —Так вот оно что! Это негодная итальянская певица. Ее зовут Джеммой, я знаю. И барон изволит избирать любовниц среди жильцов своего дома. Это очень практично, но на этот раз, мой милый Самуил, ты ошибаешься в расчете.

Она торопливо вышла из кабинета и вернулась к се­бе. Хотя дверь она не могла запереть, это ее не испуга­ло. Ну, просто подумает, что забыл замкнуть, решила она. С четверть часа спустя после раздумья она, каза­лось, на что-то решилась.

— Сегодня, сеньора Джемма, вы не поедете на сви­дание,— прошептала она.— Эту записку я пошлю ва­шему старику-мужу, а так как сеньор Джакомо, гово­рят, ревнив, как турок, то он примет меры, чтобы при­готовить вам дома приятное тет-а-тет, между тем как я разыграю вашу роль на балу. О, изменник! Наконец-то ты пойман и я увижу тебя без ледяной маски бесстрас­тия и услышу как звучат твои слова любви.

С пылающим лицом Руфь села к бюро и, изменив почерк, написала: «Если вы дорожите вашей женой, не пускайте ее ехать сегодня на бал в оперу. Прилагае­мая записка докажет вам, что это совет друга.»

Положив оба листка в конверт и адресовав его Джа­комо Торелли, она пришла к себе в спальню, взяла с туалета хорошенькую с бирюзой брошку и позвонила горничной.

— Лизхен, хочешь верно послужить мне и поклясть­ся в вечном молчании обо всем, что я велю тебе сегод­ня сделать? Ты не будешь в этом раскаиваться.

Хорошенькое, оживленное лицо камеристки озари­лось радостной улыбкой, а ее хитрые глаза заметили брошку в руках госпожи.

— Ах, баронесса! Можете ли вы сомневаться в моем усердии служить вам? Конечно, я буду молчать как рыба!

— Хорошо! Возьми эту брошку за добрую готов­ность, а теперь слушай, в чем дело. Прежде всего ты должна ловко доставить это письмо синьору Торелли. Можешь ты это сделать?

— Очень легко, я хорошо знакома с его камердине­ром.и другим его лакеем.

— Затем ты должна мне достать хорошее черное домино и маску. Позаботься так же, чтобы садовая ка­литка, через которую я выйду, оставалась не запертой всю ночь, чтобы я могла свободно вернуться, никого не беспокоя. В одиннадцать часов я оденусь, и ты прово­дишь меня до фиакра. Если ты все хорошо устроишь, то завтра получишь от меня еще награду.