Ничего странного, просто это один из признаков развившегося склероза. Пожилой человек может напрочь забыть события ближайших часов, зато в деталях сообщит, чем занимался семнадцатого октября тридцать шестого года.
— Жалко Степаниду, — абсолютно искренне вздохнул я, — значит, Анна тут одна?
— Почему? — удивилась Олимпиада Тихоновна. — С теткой. Если дружили, помнить должен, Клавдия, сестра Степаниды!
Я хлопнул себя ладонью по лбу.
— Тетя Клава! Совсем забыл про нее. А сейчас кто в их квартире живет?
— Так она и осталась, Клавка.
— Клавдия жива?
— А чего странного? Она меня моложе!
Страшно обрадовавшись, я быстренько попрощался с Олимпиадой Тихоновной, пошел к метро. Вряд ли Степанида имела тайны от родной сестры, с которой к тому же жила в одной квартире.
Клавдия оказалась дома. Маленькая, чистенькая, в сером халате, она походила на домовитую мышку.
— Чего пришел? — поинтересовалась бабуля.
— Добрый день, — улыбнулся я, — принес вам привет от Сергея Петровича, вот, держите.
Клавдия уставилась на большую коробку конфет, за которой я только что сбегал к метро.
— Сергей Петрович? — удивленно спросила она. — Кто такой?
— Как? — фальшиво возмутился я. — Родственник ваш, муж Риты, зять Степаниды, Сережа, вы в соседних квартирах жили.
Клавдия охнула и, взяв коробку, пробормотала:
— Ну надо же, вспомнил. С чего бы это? Расстались-то плохо! С Риткой мы тогда поругались, она к нам и не заходила, а потом и Анька съехала…
— Сергей Петрович велел посмотреть, — бодро врал я, — не нуждаетесь ли в чем. Он теперь человек богатый, может помочь.
— А гляди, — радушно разрешила Клавдия, — живу, как все, на пенсию.
Я вошел в прихожую. Некоторые московские дома, с виду маленькие и достаточно противные, внутри имеют замечательно удобные, просторные квартиры. Взглянешь на домишко, покрытый штукатуркой, и думаешь: вот-вот рухнет. А войдешь внутрь и ахнешь: комнаты по тридцать метров, в кухне можно посадить десять человек, а в ванной вымыть слона.
Апартаменты Клавдии были из таких. Три огромные комнаты, длинные коридоры, кухня имела аж четыре окна.
— Замечательные хоромы, — решил я подольститься к хозяйке.
— Ремонта просят, — вздохнула она, — впрочем, квартирка хорошая, теперь таких не строят, нам завод давал. Мы все, я, Степанида и Михаил, муж ее, в одном цеху работали, вот и получили как ударники. Жилплощадь наша коммунальной считалась, у Степы с Мишкой семья, две девочки, а я вроде посторонняя. Им две комнаты, мне одну. Потом Мишка помер, Степанида уволилась, не нравилось ей между станками бегать, а я осталась, так ткачихой до пенсии и протрубила. Между прочим, кабы не я, квартиру-то и отобрать могли, только учли, что мы сестры. Это благодаря мне они тут все жили. Да уж, сказали потом тетке «спасибо» за заботу Ритка с Анькой, скрасили старость!
— Неужели племянницы к вам не заглядывают?
Клавдия поправила халат.
— Лет двадцать носа не кажут! Может, чуть меньше! Как Анька забеременела, так и поругались.
— Из-за чего же?
Клавдия усмехнулась:
— Коли время есть старуху слушать, расскажу! Только теперь все торопливые, скачком, бегом к телевизору. Я его терпеть не могу.
— И сериалы не смотрите? — Я усиленно старался подольститься к Клавдии. — Моя мама с удовольствием их глядит.
Что, между прочим, чистейшая правда. Николетта обожает «мыло». Правда, и здесь она, как в случае с продуктами, проявляет, по выражению прошлых лет, «низкопоклонство перед Западом». Любая мексиканская ерунда вызывает у маменьки дикий восторг, фильмы, снятые в России, она игнорирует.
— Так ты, наверное, со своей матерью хоть иногда разговариваешь, — протянула Клавдия, — а я кругом одна, сама с собой бормочу, никому до меня дела нет. А от телевизора уже одурела. Может, чайку вздуть? Посидишь у меня?
— Конечно, — быстро кивнул я, — можем немного о прошлом поболтать.
Клавдия загремела чайником, не электрическим, простым, древним, покрытым белой потершейся эмалью.
— Эх, грехи мои тяжкие! Разве думала, что останусь одна-одинешенька? На племяшек рассчитывала, а они вон какие оказались…
Клавдия уставилась на весело пляшущий огонь горелки и принялась рассказывать мне свою жизнь.
Замуж она не вышла, хоть и была красивой, до тридцати лет все выбирала, а потом собралась в дом отдыха. Для получения путевки требовалась санаторная карта, и Клавдия отправилась в больницу, где ее огорошил гинеколог:
— Вам требуется срочная операция.
А уж после оперативного вмешательства по женской части какие женихи? Клава о них и думать забыла, ушла с головой в производство, стала вести общественную работу. Ее хвалили, отмечали, награждали. То премию выпишут, то грамоту дадут, а под один Новый год вручили стиральную машину, вещь по тем временам в домах редкую. Так что на заводе она была начальница смены, орденоноска и маяк для всех. Дома же с ней никто не считался. В квартире бал правила Степанида, она была старше сестры и моментально затыкала той рот при любых спорах. Клава никогда не готовила, не стирала, не убирала. Просто отдавала в общий котел зарплату, хозяйство лежало на крепких плечах Степаниды, которая служила домработницей у соседей.
Клавдия, правда, пыталась наставить сестру на путь истинный и порой говорила:
— Охота тебе за чужими грязь выносить! Возвращайся на завод, иди ко мне в бригаду, возьмем семейный подряд, это сейчас очень приветствуется, рабочая династия будет.
— И думать забудь, — отмахивалась Степанида, — была охота по цеху носиться, да у вас все в пятьдесят уже глухие! Шум какой стоит!
Так и жили, радуясь мелким удачам. Собирали на летний отдых и новую мебель, мечтали о своей дачке на шести сотках, ходили дома в рваных халатах, зато на людях показывались «при полном параде». Двух зарплат в принципе хватало на скромную жизнь, конечно, шуб и золота было не купить, но драповые пальто имелись у всех. Радоваться бы своей счастливой судьбе. Но насладиться жизнью сестрам не давали Рита и Аня.