Вверху, над головой, шелестела пожухлая от необычайного в этом году летнего жара листва. Этот шелест напоминал чей-то шепот. Если прислушаться, можно было различить отдельные слова. Словно голоса шептали Ларе в ответ: «Прости, прости, прости…»
«Ты зря это сделал. Ты должен был жить. Почему я так плохо помню тебя, твою любовь? Лишь какие-то обрывки… Ты так любил меня, что не захотел без меня жить? Зря, зря… Я тебя не любила. Наверное, поэтому не вспоминала почти о тебе».
«Зря, зря, зря…» – прошелестела в ответ листва над головой Лары.
– Бедный ты, глупый… – уже в полный голос, отчаянно, сердито произнесла Лара. – Если бы я знала, что ты так любишь меня… Но у тебя же дети были!
«Дети, дети, дети!» – прошептали голоса сверху.
Лара вспомнила об Оленьке и опять подумала о том, из чувства ли мести Оленька решила увести у нее мужа или еще по каким-то причинам. Впрочем, что значит – увести? Саша же не теленок, которого за веревочку можно утянуть за собой… Он ушел от нее, от Лары, потому что отношения их стали пустыми, скучными.
Оленька не виновата.
Ее надо простить. Не только ради ее будущего ребенка, но и ради Виктора.
– Я не в обиде на твою дочь, – прошептала Лара, уставившись на земляной холмик перед собой. – Пусть она будет счастлива. И пусть Саша будет счастлив. И с ребенком пусть у них будет все в порядке… Уж ребенок-то точно ни в чем не виноват! Это твой внук или внучка. Виктор… ты станешь дедушкой. Ты знаешь об этом уже, да?
Она нетерпеливо смахнула слезу со щеки, помолчала. О чем еще надо сказать Виктору?
– Жизнь прекрасна. И люди – хорошие… Они иногда гадости и глупости делают, но… Они все равно хорошие, – упрямо повторила Лара и подняла голову, сощурила глаза. – Смотри, солнце… Небо. Небо синее-синее, ты помнишь? Ты не должен был умирать – хотя бы ради этого солнца, ради этого неба…
Слезы текли у нее по щекам, и Лара то и дело смахивала их. Но она улыбалась – потому что ей стало легче. Словно камень с души упал… Она именно этого ощущения ждала, когда искала Наталью, когда вела это маленькое расследование.
Оказалось, что не нужна была эта Наталья, да и никто не нужен, главное – Ларе требовалось простить Оленьку. И Сашу. А еще понять, что же такое произошло с ней самой.
Лара смогла это сделать – пройдя сложным, извилистым путем, затрагивающим судьбы других людей. Для этого надо было переворошить все свое прошлое, вспомнить все. Простить всех и в то же время сбросить с плеч собственную вину.
Та истина, которая открылась сейчас перед Ларой, неожиданно дала ей ответы на все вопросы.
Жизнь прекрасна. Люди хорошие. Жить – стоит.
…На станции Лара встретила Машу с Ваней. Ваня шел пешком, а Маша везла перед собой коляску, забитую пакетами – верно, из продуктового.
– Лара! – Ваня бросился к молодой женщине, обнял за ноги, заглянул снизу вверх в лицо. – Пойдем к нам! Пойдем рисовать!
– Сейчас не могу, Ванечка, золотце мое, потом… – рассеянно ответила Лара, взъерошила пушистые волосы на его макушке. – Меня дядя Феликс ждет.
– Ванька, не висни на Ларе… – Маша дернула сына за рубашку. – Ты сама виновата – привадила его, вот он и не отлипает от тебя! Ладно, идем…
Они побрели по дороге в Кирюшино. Идти надо было километр, не больше, но по жаре даже такое расстояние давалось с трудом. Лара посмотрела на Машу, толкающую впереди себя тяжелую коляску, на Ванечку, смиренно и изнеможенно топающего по раскаленному асфальту, и достала из сумочки сотовый:
– Сейчас Феликсу позвоню, пусть он нас встретит, подвезет.
– Нас? – возмутилась Маша. – С какой это стати он нас будет подвозить? Тебя – да, а мы-то тут при чем?..
– Ты думаешь, он не согласится тебя с Ваней взять?
– Да я сама не сяду! – огрызнулась Маша. – Чего тут идти-то… Не, не. Ты сама по себе, мы сами по себе.
– Ты такая упрямая, – фыркнула Лара. – Ужасно упрямая. Ваня, устал?.. Иди ко мне на руки.
– С ума сошла! Он же тяжелый… По такой жаре надорвешься.
– Он устал, – Лара подхватила Ваню на руки, прижала к себе.
Ваня обхватил ее за шею, прижался щекой к ее щеке.
– Ты счастливая, Маша.
– Ага, прям… – буркнула сердито Маша. Потом добавила, уже другим голосом: – Был бы Коля мой со мной, все иначе шло бы… Когда жара-то эта кончится, не слышала?
– Говорят, скоро.
– Скоро, как же! Каждую неделю обещают, что скоро, а оно все не кончается… Михнево краем горит, и Удомское. В Дивневе тоже опять дома горели. Вон видишь, что творится? – Маша протянула руку к горизонту. – Лес за Михневом занялся.
Там и вправду клубилось сизое, страшное марево.
– Дождик надо позвать, – сказал Ваня, внимательно слушавший их разговор. – Дождик! Дожди-ик! Иди сюда!.. Ты нам очень нуже-ен!
Маша с Ларой переглянулись и прыснули одновременно.
– Давайте все вместе… – предложила Лара. – Дожди-ик!
– Дождик! – закричала и Маша.
– Дожди-и-ик!.. – звонко заливался Ваня.
* * *
Она пришла наконец.
Каждый раз, когда Феликс видел ее после разлуки, пусть и небольшой, у него начинало ныть сердце.
Была бы его воля – он запер бы Лару в доме и не выпускал. На Лару никто не должен был смотреть, кроме него, никто не должен был с ней говорить – только он один.
– Все в порядке? – Он вышел ей навстречу, спустился с крыльца.
– Да, – коротко ответила она.
– Ну и славно, – так же коротко ответил Феликс.
Он, конечно, хотел бы расспросить ее, выведать все подробности ее путешествия, но знал, что любая подробность может вывести его из себя, заставит корчиться от ревности.
– Я приготовил поесть. Будешь?
– Буду! – обрадовалась Лара. Она, судя по блестящим глазам и улыбке, то и дело появляющейся на губах, находилась в прекрасном настроении. Радовалась, что видела мужа?
– Лара, ты с ним встречалась? – не выдержал, спросил Феликс.
– С кем? А, ты Александра имеешь в виду… Нет. Я только с юристом общалась.
– Юрист – мужчина? Молодой? Сколько ему лет?
– Феликс! Ты ревнуешь? Ты так не прав…
Лара прошла на кухню, Феликс – за ней. Налил в тарелку супа:
– Окрошка. Холодненькая. Твой муж умеет готовить?
– Нет. А хотя, может, и умеет… – ответила Лара. – Я не знаю. Его целыми днями не было дома, готовила я.
Феликс сел напротив нее.
Лара, в легком шелковом платье серебристо-черного цвета, с волосами, разбросанными по голым плечам, с голыми ногами, подогнутыми под себя, напоминала сейчас школьницу. Юная, красивая… Соблазнительная. «А вдруг уведут?» – опять сжалось у Феликса сердце. Он старше ее, он некрасив, не слишком богат, он ничем не интересен (будучи реалистом, Феликс не боялся смотреть правде в глаза).