— Только что звонил Максим, Соня умерла!
— Когда?
— Ночью.
— Отчего?
— Повесилась в камере, разорвала юбку, кофту, связала лоскуты и удавилась, оставив записку, в которой призналась в убийстве Беаты.
Я онемел. Нора тоже молчала, потом выдавила из себя:
— Извини, разбудила тебя, восьми еще нет, но я услышала известие и потеряла голову.
Сон покинул меня.
— Что же теперь делать?
Нора пожала плечами:
— Жить дальше. Нам придется заняться похоронами, скорей всего Николай палец о палец не ударит ради матери. Около десяти позвони Максиму и узнай, какие формальности надо соблюсти в этом случае. Кстати, я не знаю, как поступают, когда умирает человек, находящийся под следствием. Тело отдают родственникам?
— А кому же? — удивился я.
— Ну, могут похоронить за госсчет, — горестно вздохнула Нора, — просто кинут в общую могилу!
Чтобы отвлечь Элеонору от жутких размышлений, я мигом сказал:
— Не волнуйтесь, я все узнаю.
— Потом придешь в кабинет, — мертвым голосом продолжила Нора, — и займешься письмами. Ты их почти месяц не разбирал.
Естественно, нет, да и когда бы? Ведь целыми днями я носился по городу, добывая сведения о Беате, и Норе хорошо известно, где я был в рабочее время. Но спорить с хозяйкой не стал, она расстроена, поэтому и несправедлива. Не желая еще больше разозлить Нору, я кивнул:
— Хорошо.
Элеонора покатила к двери, но на пороге обернулась:
— Когда придет слесарь, если он, конечно, явится, пусть заглянет и в твою спальню. Запах проник и сюда.
Я повел носом, пока ничего не ощущая, но, повторяюсь, обоняние не самое развитое из моих чувств.
Проглотив на завтрак чашку кофе и решительно отвергнув все то же непонятное блюдо под хитрым названием «эгг энд порридж», я прошел в кабинет. Мой стол и впрямь оказался завален письмами. Тяжело вздохнув, я сел в рабочее кресло.
До тех пор, пока не начал работать секретарем фонда «Милосердие», я даже представить себе не мог, какое количество людей занимается попрошайничеством. Корреспонденция идет к Норе потоком. Преобладают следующие сюжеты: тяжелобольные дети, жертвы военных конфликтов и инвалиды. Изредка встречаются погорельцы. Истории слезливы, изобилуют кучей подробностей, но в конце концов из конверта вываливается небольшой листочек с банковскими реквизитами, и эта замечательная предусмотрительность мешает мне поверить рассказам. Впрочем, встречаются совсем уж обнаглевшие особы, присылающие письма, отснятые на ксероксе. Такие я выбрасываю сразу, великолепно понимая, что человек «нашлепал» их штук сто. Иногда побирушки страдают забывчивостью. Одна дама отправила послание с просьбой дать денег на похороны внучки. Она просила всего пятьдесят долларов, и Нора велела перечислить эту незначительную сумму без обычной проверки. Да и письмо не вызывало никаких сомнений. Оно было написано от руки, кое-где буквы расплылись от упавших на них слез, никаких банковских реквизитов или абонентских ящиков. Несчастная бабушка сообщила свой домашний адрес, а те, кто выклянчивает у состоятельных людей деньги, как правило, предпочитают не оставлять свои координаты. Одним словом, я отправил ей просимую сумму и тут же забыл о несчастной. Представьте теперь мое искреннее изумление, когда спустя месяц я обнаружил у себя на столе точь-в-точь такое же, омытое слезами, послание. Безутешная бабуля вновь просила пятьдесят «рублей» в американской валюте, чтобы проводить на тот свет «милую, безвременно умершую внученьку Танюшу». Был позыв съездить к ней домой и поинтересоваться: «Бабуля, вы держите тело внучки в домашнем холодильнике?»
Остановила меня только мысль о том, что, скорей всего, никакой старушки по этому адресу нет, а сидит там здоровенный дядька, справедливо решивший, что ради пяти зеленых десяток никто не станет затевать проверку.
Я привычно принялся сортировать послания. Откровенно наглые влево, те, что вызывали сомнения, вправо, а посередине те, которые следовало непременно показать Норе. В промежутках я звонил Максиму, но у него на работе трубку никто не снимал, а дома и на мобильном звучала одна и та же фраза: «Я сейчас занят и не могу говорить с вами, оставьте сообщение после звукового сигнала».
К полудню я устал и решил: прочитаю еще одно письмо и схожу на проспект, там недавно открыли «Макдоналдс». Конечно, раньше мне бы и в голову не пришло покупать булку с холестериновой котлетой, но сейчас эта, с позволения сказать, еда казалась привлекательной.
Я взял конверт. Так, обратный адрес Капотня… Что-то показалось мне странным, и от этого я стал читать текст с удвоенным вниманием.
«Только крайняя необходимость заставила меня обратиться к вам. Понимаю, что, скорей всего, это письмо окажется в корзине для бумаг, но надежда умирает последней. Мой муж воевал в Чечне. Был отправлен туда как солдат-срочник необученным пареньком, вот и попал в первом же бою в плен, надежды увидеть его живым больше не было. Я старше своего мужа и, по сути, заменила ему мать, которой он лишился еще в раннем детстве. Честно говоря, никаких сил жить после сообщения о том, что Митю захватили чеченцы, у меня не было, но на руках осталась крохотная дочь, и ради нее я решила задержаться на этом свете. Жизнь моя протекала безрадостно. Но год тому назад в моем почтовом ящике появилось бог весть как попавшее туда письмо, написанное Митей. Он сообщал, что содержится в качестве раба в семье полевого командира Бекоева. Мужа можно выкупить, указывалась сумма, которую Бекоев требует за его жизнь, огромная, просто невероятная. Пришлось продать хорошую четырехкомнатную квартиру, приобрести крохотную халупу в Капотне и избавиться от драгоценностей, картин и мебели. Я — из семьи художников, и мои умершие родители были людьми обеспеченными. Не стану утомлять вас подробностями, но собрала необходимую сумму, с которой и выехала в Чечню.