— Какие еще правила они тебе внушили?
— Множество.
— Например…
— Нельзя класть локти на стол, пожимать плечами, кивать… пить самогон на конюшне с девятью мужчинами.
Он изумленно посмотрел на меня.
— Долго рассказывать эту историю. Нельзя плакать. Никаких эмоций, никакого выражения личных чувств. Ну, в общем, всякое такое.
— И ты соблюдаешь все эти правила?
— Нет.
— Все нарушаешь?
Я подумала о том, что Силчестеры не плачут. Строго говоря, это не было сформулированным запретом, скорее приобретенной привычкой. Я ни разу не видела, чтобы родители плакали, даже на похоронах своих родителей, — они сохраняли благопристойную твердость и стойкость духа.
— Нет, только самые главные. Я никогда не откажусь от дарованного мне Господом права пить наш ирландский потин на конюшне с девятью мужчинами.
Телефон Жизни просигналил, что у него сообщение.
Он прочитал его, улыбнулся и немедленно ответил.
— Я нервничаю по поводу завтрашнего дня, — призналась я.
Его телефон снова ожил, и он не обратил на мои слова никакого внимания. Улыбнулся и стал писать ответ.
— Кто это? — ревниво поинтересовалась я.
— Дон. — Он сосредоточенно жал на кнопки.
— Дон? Мой Дон?
— Если у тебя мания собственничества и ты хочешь, чтобы он принадлежал исключительно тебе, то — да, твой Дон.
— Нет у меня никакой мании, — фыркнула я, — но с Доном я первая познакомилась. Не важно. А что он пишет?
Я попыталась заглянуть в его телефон, но он убрал его от меня подальше.
— Это тебя не касается.
— Зачем ты с ним переписываешься?
— Затем, что мы с ним хорошо ладим, и у меня есть на него время, в отличие от некоторых. И завтра вечером мы собираемся пойти где-нибудь выпить вместе.
— Завтра вечером? Но ты не сможешь, мы же еще не успеем вернуться. И вообще, ты злоупотребляешь своим положением. И провоцируешь разногласия.
— Если ты о Блейке, то у меня с ним изначально нету никакого согласия. Так что все в порядке.
Я с недоумением наблюдала за ним: спина у него стала напряженной, он набычился и отвернулся от меня.
— Он настолько тебе неприятен?
Жизнь пожал плечами.
— А что будет, если мы с Блейком, ну, опять сойдемся? — Одна мысль об этом заставляла все мое существо радостно трепетать. Я думала о его умелых губах, целующих меня повсюду. — Что ты будешь испытывать тогда?
Он поджал губы и обдумал эту перспективу.
— Если ты будешь счастлива, я не стану грустить, надо полагать.
— Ты по идее должен тогда быть счастлив? Ведь когда я счастлива, то и ты тоже? Но если я буду с ним, а тебе будет плохо, значит… значит, на самом деле я не люблю его, так получается?
— Не совсем. Это значит, что ты, возможно, его и любишь. Но что вся эта ситуация неправильная и ее не должно быть.
— Я волнуюсь. Знаешь, сначала я переживала о том, как мы с ним встретимся. Я же не видела и не слышала его очень долго, если не считать телевизора. Ни разу не столкнулась с ним на улице, не пересеклась случайно где-нибудь в баре. Господи, да может, я ему совершенно ни к чему? Вдруг он только глянет на меня и сразу подумает: «Какое счастье, что я от нее ушел»?! Может быть, он по-настоящему ее любит, эту Дженну, и хочет прожить с ней всю жизнь?
Эти соображения так меня поразили, что я в ужасе смотрела на Жизнь, ища поддержки.
— Что, если после всего я все-таки недостаточно хороша для него?
— Люси, — мягко сказал он, — если ничего не получится, то вовсе не потому, что нехороша ты.
Мне трудно было убедить себя, что он прав.
Я мало спала той ночью. Жизнь не храпел, но мне не давали заснуть тревожные мысли, мучительные вопросы и страх перед туманным будущим. Проснулась я с мрачной идеей, что если сегодня все пройдет плохо, то обвинения отца вполне обоснованны. Мне казалось, что если я сумею вернуть Блейка, то и все остальное наладится. Я сбилась с верного пути, когда потеряла его, и, если мы опять будем вместе, все снова будет хорошо. Несмотря на то что Блейк никогда не работал в официальных структурах, отец относился к нему доброжелательно и, как ни странно, несколько раз даже приходил на наши вечеринки в хлебопекарный лофт. Отцу импонировали жизненный напор, драйв и уверенность Блейка в себе, он не сомневался, что Блейк будет ставить себе амбициозные цели и непременно добьется успеха. Ему нравилось, что Блейк лазает по горам, бегает марафоны, что он в прекрасной физической форме. Пока мы были вместе, он одобрял и меня, хоть я и не стала врачом, юристом или ядерным физиком, но, когда моя жизнь круто изменилась вместе с потерей Блейка, отец понял, что одобрять больше нечего, и я утратила его снисходительное поощрение.
Утром я с трудом продрала глаза, долго стояла под душем и к завтраку спустилась позже всех. В холле никого не было, но с веранды, залитой ярким солнечным светом, раздавались голоса. Жизнь и еще четыре человека уже сидели за столом. Перед ним была доверху полная тарелка. Так-так, тушеная фасоль. Этой порции за глаза на двоих хватит.
— Доброе утро, — кивнул он с полным ртом.
— Ого! Приятного аппетита.
Он независимо оглядел своих соседей и энергично продолжил жевать.
Я села рядом с ним и поздоровалась со всеми. Трое парней и девушка, по виду типичные студенты, все не старше двадцати. Такие обычно серфингом увлекаются: юноши длинноволосые, а девушка с короткой стрижкой. Они с пулеметной скоростью обменивались веселыми шуточками, подкалывая друг друга и не забывая про еду. Между нами не больше десяти лет разницы, но впечатление такое, что мы живем на разных планетах.
Я наклонилась к Жизни и тихо, чтобы больше никто не слышал, спросила:
— Черт побери, что у тебя с лицом?
Он посмотрел на меня с раздражением и перестал есть.
— Не только с лицом. У меня это по всему телу. — Он сдвинул воротник футболки, и я увидела, что шея и грудь тоже покрыты красной сыпью.
— О нет. Вот дерьмо.
— Стресс. Нечего было всю ночь ворочаться и убеждать себя, что твоя жизнь зависит от того, как пройдет сегодняшний день.
— Ничего себе.
Выглядел он паршиво: кроме сыпи у него на подбородке багровел здоровенный прыщ, появившийся, когда Дон мне не позвонил.
— Жуть. Некоторые прям ярко-ярко-красные.
— Ты думаешь, я об этом не знаю? — прошипел он. И моментально сделался пунцовым от злости, точно подавился.
— Это все из-за Блейка?