И больше ничего.
Но, черт возьми, ведь кто-то вынудил Аглаю произнести: “…не стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет Это напрасная трата времени”.
Довольно скоро у меня стали затекать руки (как оказалось, “заточенными под член” они бывают не только у неудавшихся домработниц); банка из подслушивающего устройства превратилась в орудие пытки, а потом…
Потом за моей спиной раздался ласковый шепот:
— Подслушиваете, маленькая дрянь?
Банка выпала у меня из рук и с оглушительным звоном разбилась. С таким же оглушительным звоном разбилась моя недолгая карьера личного секретаря. Я прилипла к стене, не решаясь обернуться. Но боковым зрением видела, как Аглая уселась на диванчик и взяла Ксоло на руки. И принялась легонько поглаживать ее лысый вытянутый череп Никакой сцены не последовало, и я вдруг почувствовала сожаление: если бы Аглая разошлась, она бы наверняка одарила меня парочкой афоризмов.
— Мне собирать вещи? — спросила я, наконец-то обернувшись.
— Вещи? — Она удивленно приподняла брови. — Какие вещи? Разве у вас есть здесь вещи?
— Кое-что накопилось. — Я ухватилась за край стола. — Блокнот, ручки, точилка для карандашей, две пары туфель..
— Кстати, насчет туфель. Совсем забыла вам сказать… Ваши шпильки портят паркет. Подыщите себе что-нибудь другое, домашние тапочки, например…
Интересный поворот.
— И все? — Я не верила своим ушам.
— Ах да. Соберите осколки.
— И все?
— Все остальное — утром.
Или через пару-тройку месяцев. Я наверняка буду фигурировать в ее новой ослепительной книге как главная злодейка. Жестокосердная маньячка, растлительница школьников выпускных классов с уклоном в оккультизм и черную магию. Может быть, даже каннибалка. Или (чур меня, чур!) охотница за наследством.
— Только не делайте меня охотницей за наследством. — Гори все огнем, я тоже умею хлопать дверью напоследок. Особенно если за ней бродит призрак шантажа.
— Воздержусь, — успокоила меня Аглая. Уже выйдя из комнаты, она остановилась. И растянула губы в дружеской улыбке.
— И вот еще что, Алиса. Если к вам ни с того ни с сего начнут приставать молодые люди… Скажем, любители виниловых пластинок… Или баночного пива… Или барда Олега Митяева… Хорошенько подумайте, прежде чем на радостях глотать противозачаточные пилюли.
— У любого издательства найдется в колоде не один десяток смазливеньких валетиков… Которые не прочь стать корольками…
* * *
…Разбитая банка не имела никаких последствий.
Аглая не выкинула меня из дома, совсем напротив. Она даже презентовала мне деревянный стаканчик для карандашей: на нем с самым суровым видом восседала революционная тройка обезьян — ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.
Я была тронута.
И довольно быстро забыла прискорбный ночной инцидент. И не вспоминала о нем два месяца, пока он сам не напомнил о себе.
Это случилось в самом начале октября, в самом начале недели и в самом начале новой жизни. Именно новой. Накануне вечером мы с Аглаей ужинали в маленьком кафе при маленьком кинотеатрике. Кинотеатрик этот носил довольно странное и совершенно нетипичное для подобных заведений название “КИНО — ЭТО ПРАВДА, 24 КАДРА В СЕКУНДУ”. И прозябал в самой глубине Замоскворечья, очевидно, стесняясь такого длинного и претенциозного имени.
В кинотеатрике крутили фильмы буйных пятидесятых. И нежных шестидесятых. Всем остальным фильмам более поздних, здравомыслящих времен вход был строго запрещен.
Неизвестно, каким образом Аглая пронюхала о существовании “КИНОЭТОПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ”, но теперь мы посещали его каждую неделю, по воскресеньям. Ради этих воскресных культпоходов, ради какой-нибудь выцветшей Дельфин Сейриг <Дельфин Сейриг — французская киноактриса.> в выцветшей копии “В прошлом году в Мариенбаде” Аглая откладывала все светские тусовки и презентации, на которые ее приглашали.
В тот вечер шли “Украденные поцелуи”, осененные все той же кукольной головкой Дельфин Сейриг, и Аглая была в особенно приподнятом настроении.
Да еще кафе с музыкальным автоматом и барменом, облаченным в раритетную шерстяную безрукавку и с узким галстуком на шее…
— Когда я пойму, что больше не могу написать ни строчки, — сказала Аглая, — то устроюсь сюда кассиром. Вы даже не представляете, как я об этом мечтаю!
— Не написать ни строчки? — За три месяца работы я заслужила право на небольшое изысканное хамство (по квоте — раз в две недели, не чаще).
— Может быть, может быть… Конкурентная борьба не для меня. А книжный рынок — это прежде всего конкурентная борьба. Со своими жертвами, между прочим.
— Ну, вам пока ничто не угрожает, Аглая.
— Вот именно — пока.
— Когда вы закончите ваш эпохальный роман? — Это был вопрос из категории запрещенных, но кофе, который мы пили, был так хорошо заварен!.. Следовательно, у Аглаи не должно возникнуть повода сердиться.
— Он написан. Осталось только как следует вычитать его и внести последние правки… Думаю, к Новому году управлюсь. И вот еще что, Алиса. Я бы хотела, чтобы вы занялись составлением сводного глоссария к моим книгам. У вас должно получиться. Да и мне было бы интересно заглянуть в него на досуге. И не только мне.
— А.., кому еще?
— Сумасшедшим немцам. Вы согласны? Возможно, это не то, о чем вы мечтали…
— Не то?.. Почему не то? Конечно, я попробую… Это ведь касается ваших последних переговоров?
Совсем недавно Аглая вернулась с Франкфуртской книжной ярмарки, где получила предложение от одного крупного немецкого издательства о публикации собрания сочинений. Поскольку у читающих, видите ли, немцев неожиданно возник стойкий интерес к Kriminalgeschichte <Криминальным историям (нем.).> фрау Канунниковой. До этого были еще и англичане с итальянцами, но итало-английскую эпопею Аглаи я не застала.
— Да, это касается моих последних переговоров. Завтра в четыре из Мюнхена прилетает переводчик. Некто герр Райнер-Вернер Рабенбауэр, я уже встречалась с ним в Германии. Не самый приятный человек, мягко говоря. Но довольно сносно лопочет по-русски.
— Не самый приятный?
— Единственное достоинство этого господина заключается в том, что ему не нужно объяснять на пальцах русскую ненормативную лексику.
Аглая скорчила гримасу, происхождение которой мне было понятно: приезжал всего лишь Райнер-Вернер, а не Кристоф-Франсуа, например. Или Жан-Пьер. Или Жак-Анри. Франция, родина “Украденных поцелуев”, была по-прежнему равнодушна к творчеству Аглаи.